Маковое море - Амитав Гош

Если уж делать, то делать быстро, сказал себе Захарий и опрометью кинулся на корму; гичка была еще на воде — подъем лодки завершал подготовку к бору. Пока ее подтащат к бортовому трапу, уйдет куча времени, соображал Захарий, лучше спрыгнуть, перемахнув через кормовое ограждение. Он уже потянул фалинь, когда боцман Али высунулся из рубки и прошептал:

— Малум, атас! Гичка каюк!

— Что?..

Появление на корме первого помощника не дало закончить вопрос.

— Ну что еще? Боитесь промочить ножки, Хлюпик?

Захарий молча сунул фалинь боцману, и тот захлестнул его за пиллерс. Перебравшись через ограждение, по натянувшейся веревке Захарий съехал в лодку и махнул — отпускай! В тот же миг течение подхватило и, протащив вдоль шхуны, вытолкнуло легкое суденышко к середине реки.

Вставляя весла в уключины, Захарий отметил, что воды в гичке с добрый дюйм. Он не встревожился — посадка-то низкая, видно, наплескало волной. Первые футов двадцать лодка была послушна, и Захарий, сосредоточенный на буйке, не заметил, как вода, покрыв его щиколотки, подобралась к голеням; он оторопел, увидев, что еще дюйм-другой, и планшир скроется в бурном потоке. Течь была такая, словно кто-то аккуратно продырявил гичку с таким расчетом, чтоб затонула на ходу.

Пытаясь развернуться, Захарий приналег на весла, но корма уже так осела, что лодка не слушалась. До буйка оставалось футов двадцать, он был хорошо виден даже в быстро сгущавшихся сумерках, однако течение утаскивало лодку на середину реки. Швартовочный трос, дразнивший своей близостью, гарантировал спасение, но прогал между ним и лодкой быстро увеличивался. Даже хороший пловец не совладал бы с течением, чтобы добраться к тросу, прежде чем ухнет приливная волна. Оставалась надежда на чью-нибудь лодку, но река, обычно кишевшая судами, была зловеще пуста. Захарий оглянулся на шхуну — боцман Али уже все понял и командовал ласкарами, которые торопливо спускали бортовую шлюпку. Однако быстрее чем за пятнадцать минут им не управиться, а тогда уже будет поздно. Захарий глянул на берег, с которого в беспомощной тревоге за там наблюдала толпа рыбаков, лодочников и зевак. Уже слышался рокот приближавшегося бора, и всякий, кто сунется в воду, рисковал бы своей жизнью.

Одно было ясно: оставаться в тонущей гичке нельзя. Захарий скинул разбухшие башмаки и сорвал с себя полотняную рубаху. Он уже был готов плюхнуться за борт, когда с берега соскользнула узкая лодка; суденышко так стремительно врезалось в воду, что по инерции покрыло половину расстояния до терпящей бедствие гички.

Это придало сил, и Захарий поплыл навстречу лодке, безостановочно молотя руками. Лишь услышав крик «Зикри-малум!», он поднял голову и увидел Джоду, который через борт подавал ему руку. Рокот бора уже превратился в рев. Захарий перевалился в лодку. Джоду сунул ему весло и показал на маячивший впереди буек — волна подошла так близко, что о береге нечего было и думать.

Захарий глянул через плечо: на них накатывала водяная стена с белым пенящимся гребнем. Он бешено заработал веслом и больше не оглядывался до самого буйка. Бор вздыбился, словно готовясь к прыжку.

— Зикри-малум! — Джоду уже вывалился в воду и захлестнул лодочную веревку за крюк на макушке скользкого от тины буйка. — Прыгай!

Они еще успели обвиться веревкой и, ухватившись за железный обруч буйка, набрать в грудь воздух.

Вдруг наступила тишина: оглушающий рев превратился в неимоверную тяжесть, которая расплющила их по железяке, облепленной рачками в острых панцирях. Тяжелый буек ушел под воду и, дернувшись, закружился на цепи. Потом, словно воздушный змей, подхваченный ветром, резко сменил направление и поплавком выскочил на поверхность. Захарий прикрыл глаза и ткнулся лбом в железный обруч.

Отдышавшись, он протянул Джоду руку:

— Спасибо, дружище…

Тот шлепнул его по ладони и, сверкнув ухмылкой, бешено заиграл бровями:

— Навались! Абажур!

— Точно! — рассмеялся Захарий. — Полный абажур!

Лодка чудом не пострадала, и Джоду, доставив Захария на «Ибис», вернул ее хозяину.

Сложив руки на груди, первый помощник стоял на палубе.

— Ну что, будет с вас, Рейд? Может, передумали? Еще не поздно списаться на берег.

— Протрите глаза, мистер Кроул, — роняя капли, ответил Захарий. — Я здесь. Так что куда «Ибис», туда и я.

Поутру Дити вышла к лагерному причалу и первой увидела лодки. С губ ее сорвался леденящий душу пронзительный крик; не успело эхо его угаснуть, как весь лагерь был на ногах. Переселенцы выбирались из хижин и шли к причалу — удостовериться, что это не сон, что и впрямь наступил день отъезда. Теперь сомнений не осталось, и лагерь загудел; люди суетились, собирая пожитки, снимая с веревок белье, разыскивая запропастившиеся кувшины и горшки. В суматохе они не вспомнили о заготовленных прощальных ритуалах, однако сама суета превратилась в некий обряд, имевший целью не столько положить конец сборам (нехитрое имущество уже не раз увязывалось в тюки, все давно было собрано), сколько выразить благоговение перед божественным откровением в тот долгожданный устрашающий миг, когда пелена неопределенности прорвана, но возникает загадочная тьма неизведанного.

Охранники палками подбадривали тех, кто испуганно забился в угол, и разгоняли с лагерных дорожек кучки взбудораженных шептунов. В женской хижине царил сумбур, и Дити, забыв о собственных страхах, взяла на себя руководство отъездом, ибо Ратна и Чампа испуганно жались друг к другу, Хиру каталась по полу, повитуха Сарджу зарылась лицом в свои драгоценные узлы, а Муния не нашла иного времени, чтобы вплетать кисточки в косы. Пожитки Дити были давно уложены, а потому она целиком посвятила себя тому, чтобы окриками, тычками и, если требовалось, пощечинами привести в чувство подруг. Командирство ее оказалось настолько успешным, что к появлению Калуа весь багаж до последнего горшка и лоскутка был упакован и грудился у входа.

Подхватив свой тюк, Дити возглавила процессию женщин, тщательно задрапированных накидками. Они держались следом за Калуа, торившим дорогу сквозь переселенческую толчею. На причале Дити разглядела Ноб Киссин-бабу, чьи волосы сияющими локонами рассыпались по плечам. Он приветствовал женщин, точно старших сестер, и велел первыми усадить их в лодку.

По шатким сходням женщины прошли под соломенный навес на корме, где им выгородили место. Дити не сразу увидела, что там кто-то уже сидит, ибо взгляд ее был устремлен на вымпел часовни, а душу терзали угрызения совести из-за не совершенной молитвы. Чего хорошего ждать от путешествия, коль отправился без пуджи? Дити сложила ладони, закрыла глаза и принялась истово молиться.

— Ой, мы движемся! — завопила Муния, и ее тотчас поддержал чей-то незнакомый голос:

— Ха, чал рахе хай! Да, поехали!

Лишь теперь Дити поняла, что среди них чужачка, и открыла глаза: напротив сидела женщина в зеленом сари, вдруг показавшаяся до того знакомой (может, являлась во сне?), что по шее забегали мурашки. Снедаемая любопытством, Дити сдернула накидку: