Эксгумация - Тоби Литт

Затем он зарядил пистолет.

В углу валялись какие-то старые вонючие матрасы. К ним была прислонена круглая поврежденная дубовая столешница. Продавец навел на нее пистолет.

— Стреляй туда, — сказал он.

Он кивнул Полу, который начал передвигать бочки. Грохот, когда они соприкасались с полом, напоминал выстрелы. Наверху музыка заиграла громче, добавились басы.

— Скорее, — сказал он.

Я прицелился, дождался, когда Пол брякнет бочкой об пол, и надавил на курок.

Отдача была сильнее, звук громче — и в столешнице появилась дыра размером с мячик для гольфа.

— Удовлетворен? — спросил он.

— То же самое количество пуль, — потребовал я вместо ответа.

— Минус вон та, — сказал он, показывая на дыру в столешнице.

— Удовлетворен, — проговорил я.

Мы пожали друг другу руки.

— Можно мне оставить себе холостую обойму? — поинтересовался я.

Он не выпустил мою руку.

— А на что она мне? — произнес продавец. Он по-прежнему крепко держал меня за руку. — Считай, что это тебе подарок от фирмы. Я делаю это не для всех своих клиентов, но ты щедро заплатил за пистолет… — Он улыбнулся и отпустил наконец мою руку. — Все, спасибо, — бросил он Полу, проходя мимо него.

Мы еще раз пожали друг другу руки наверху, в баре. Музыку уже приглушили. Все были слишком деликатны и не рассматривали пристально двух мужчин, которые, возможно, только что стреляли в подвале из пистолета.

Я заплатил за две стопки пятидесятифунтовой банкнотой и сказал бармену, что сдачи не надо. Благодарности я не ждал, и правильно, потому что ее не последовало.

С той же самой подозрительной спортивной сумкой я вышел из паба — никогда еще я не был настолько похож на простых парней из Ист-Энда, как сейчас. Впрочем, похож, да не слишком.

Сразу же возник вопрос: что мне теперь делать? Можно ли было рассчитывать, что во второй раз Энн-Мари не отважится на такой трюк? Что она сообщила полиции? Ну не все же. Упомянула ли о сценарии? О пробах? О Лоренсе? Нет, не могла она провести такие связи.

Моим первым побуждением было приехать домой и обо всем напрямую спросить ее. Но затем я передумал. Если она ничего не знала (хотя это невероятно), то каждый мой вопрос был бы саморазоблачением. Что ты сделала с моими патронами? Что ты сообщила полиции? Я решил вести себя как можно естественнее, но больше не доверять ей.

Конечно, я не мог все время быть рядом и следить за ее действиями. Поэтому больше нельзя было оставлять с ней пистолет и патроны. Их надо было спрятать понадежнее. Я вспомнил о сарае на заднем дворе по моему старому адресу в Мортлейк. Место было далеко не идеальное. Впрочем, я был уверен, что сегодня смогу пробраться туда незамеченным. Но что будет в пятницу, когда выйдет статья Шилы? Мне приходилось полагаться на то, что папарацци (с помощью моих милых и предупредительных соседей) установят, что меня уже несколько дней не было дома.

Я остановил такси и отправился прямиком в Мортлейк.

Как только мы свернули за угол и поехали моей улицей, я почувствовал, что что-то было не так. В общей композиции улицы было что-то нарушено. Чего-то явно не хватало. Но только когда мы проехали уже пол-улицы, как я и просил водителя, я наконец увидел, чего же не хватало, — или скорее не увидел недостающего. Моего дома, моей квартиры. Там чернело пепелище, окруженное бело-голубой полицейской лентой, которой отмечают место преступления.

— Сюда? — спросил таксист, заметив, что я уже с минуту сижу неподвижно и молчу.

Я кивнул.

— Да, — едва слышно проговорил я. — Я когда-то здесь жил.

Он повернулся и взглянул на меня.

— Значит, тебе повезло, и ты вовремя переехал.

Я вновь осмотрел двери домов слева и справа — в надежде, что я ошибся, что увижу (на этот раз с радостью) свое испачканное красной краской крыльцо. Но то, что отпечаталось у меня на сетчатке вначале, оказалось правдой.

Сквозь черную дыру входа были видны обезображенная прихожая и выход в садик на заднем дворе. Сарай, насколько я мог судить, от огня не пострадал. И теперь мне не нужен был ключ, чтобы добраться до него. Но и любой другой человек обошелся бы без ключа.

— Ты как, приятель, в порядке? — спросил таксист.

Тут только я осознал, что плачу. Я вспомнил свой жалкий костер, в котором горели вещи, связанные с Лили. Поджигатели, кем бы они ни были, лишь довершили дело. Мне следовало бы их поблагодарить. Можно сказать, я уже оставил все это позади. До сих пор все мои ценности были сделаны из бумаги — любимые книги, дневники. Несколько лет назад в мою жизнь вошел пластик: видео- и аудиокассеты, полароидные снимки, компакт-диски. И только теперь (с приобретением пистолета) у меня появилось нечто дорогое моему сердцу, сделанное из металла. В сущности, мне все равно больше не нужны были вещи, уничтоженные пожаром. Однако самому их сжечь — нет, это я бы отложил и, возможно, так и откладывал бы до конца жизни. И может быть, эта нерешительность погубила бы мою жизнь. Архивы прошлой любви создавать бессмысленно, особенно если они мешают любви будущей. Но я не мог не чувствовать себя пострадавшим. Я прокрутил в уме теперь уничтоженные записи рекламных роликов с Лили в главной роли. Пленка, хранящаяся в моей памяти, уже поистерлась. Выражение лица Лили, ее костюм менялись с чудовищной быстротой. Вот она в душе, и ее убивают, а вот она стоит рядом со мной — на ленте, пародирующей рекламу хлопьев.

— Извини, приятель, но счетчик тикает, — напомнил таксист.

Меньше всего мне хотелось превращаться в созданного воображаемой съемочной группой Си-эн-эн современного героя, который стоически ковыряется в пепле, оставшемся от его навсегда сгинувшего дома.

— Поехали в Ноттинг-Хилл, — сказал я.

Я решил вернуться в квартиру Лили и спрятать пистолет под половицами в спальне — в том самом тайнике, где Лили когда-то хранила наркотики и дневники.

— Ты уверен, что все в порядке? — спросил таксист.

— Ноттинг-Хилл, — повторил я.

Такси тронулось.

Я не мог не оглянуться на то, что осталось от моего дома. Черное с белыми прожилками дерево дверной рамы напомнило мне волосы Дороти. Я повернулся и стал смотреть вперед.

Я подумал, что эскалация насилия по отношению ко мне почти достигла высшей точки: от подбрасывания мусора до кирпича в окно и сожжения моего дома. Оставалось напасть на меня напрямую: ранить, убить, осквернить могилу.

И только когда мы свернули с моей улицы, в голове возник вопрос: кто это сделал?

Когда я рассказал Энн-Мари о пожаре, она взяла меня за руку и отвела в спальню Лили. Мы легли.

— Я подумал, а что, если бы ты была в доме, — сказал я. — Что, если бы ты погибла?