Инвиктус - Райан Гродин

Здесь была любовь.

— Почему вообще кто-то оглядывается? — Представить эмоции по ту сторону экрана было нетрудно, ведь даже теперь сердце Фара умирало в истерзанной груди. Он повернулся посмотреть на Прию — все еще здесь, все еще рядом с ним, но надолго ли? — Она не хотела покидать его.

Губы ее сжались. И слезы опять навернулись на глаза.

Но Фар взял себя в руки и приготовился к худшему. Запись снова включилась, но это изображение его отца было последним. Эмпра побежала прочь от рева стадиона, останавливаясь каждые несколько минут, чтобы прислониться к колонне, тяжело дыша сквозь боль. «Давай, Эмпра! Шевелись! Ты уже почти пришла!» — не умолкая, подбадривал и подгонял ее Берг.

Видимость на пленке сделалась расплывчатой, когда Эмпра наконец добралась до «Аб этерно». Из-за них Берг превратился в гигантскую кляксу. Но временной штамп, по крайней мере, удалось рассмотреть: 9.10 утра — в это время она взошла на борт «Аб этерно»; 9.14 — часы замерли, остановились, и первый вдох безвременного воздуха вырвался вместе с криком новорожденного.

Мальчик, который не должен был родиться, появился на свет, и что-то темное пришло вместе с ним. Запись закончилась. Фар уставился в виста-порт, гадая, происходило ли то самое рождение там, в черноте.

— Бедная тетя Эмпра, — прошептала Имоджен. — Бедный гладиатор. Это так невозможно печально.

— Так не обязательно должно быть. — Глаза Прии сделались из дымчатых стальными, в них проснулся твердый блеск. — Отец Фара не обязательно должен умереть.

— Я совершенно уверен, что его зовут Гай, — заметил Фар.

Прия продолжала:

— Мы хотим вернуть Эмпру на «Аб этерно» задолго до десяти минут десятого. Если она задержалась, чтобы посмотреть схватку Гая, то имеет смысл освободить его. Да?

— Нельзя просто взять и освободить гладиатора, — возразила Имоджен. — Там существует целая система. Большинство из них — рабы или военнопленные, и даже добровольцы охраняются надсмотрщиками своего ланисты до момента смерти. Если Гай исчезнет, ланиста поставит на уши весь город, разыскивая его. И он ведь не может поймать попутку до Центрального…

— Так что же ты предлагаешь? — спросила Прия. — Позволить Гаю умереть, пока один из нас потащит Эмпру на корабль силой?

— Ну, может, не совсем так. — Кузина Фара поморщилась. — Фарвей и его отец настолько похожи, что тетя Эмпра назвала его Гаем в библиотеке Александрии. Возможно, есть способ обманом заманить ее на «Аб этерно».

Запись с отцом закончилась, но его образ остался у Фара перед глазами: с черными взмокшими кудрями, разметавшимися по каменной стене, готовый драться до последнего. Этот образ обрамлял все его детство… семь лет с мамой и ее скорбью. Она не хотела покидать Гая, она всю жизнь сожалела об этом…

Раскрытый Устав лежал перед ним обложкой вниз. Фар видел, где проступили чернила от рисунка Грэма — стрелы и трещины, картинка, распадающаяся на части. Человек-палочка не появился на этой стороне страницы.

Он понял, что должен делать.

— Я займу место своего отца. В этом случае ланиста не подумает, что Гай сбежал, а тем временем кто-то из вас отведет его на встречу с моей мамой. Эмпра попрощается с Гаем и уйдет вовремя, чтобы создать поворотную точку.

— Ты? Гладиатор? Совсем рехнулся? — Крик Имоджен эхом прокатился по всему кораблю. — Фарвей, убийство у этих парней в крови, это смысл их жизни. Несколько уроков фехтования в Академии не помогут на арене.

Да, наверное. Фар вообще никогда не был настолько силен в фехтовании, о чем напоминал ему шрам на бицепсе.

— Побеждать не обязательно. Да я и не смогу. В настоящем общее Угасание связано с моим, правильно? Моя смерть не предотвратит стирание моего прошлого, но для новой вселенной это лучший шанс на выживание. Это то единственное, что может помешать контрсигнатуре пройти через поворотную точку. Разорвать цепь, прекратить сигнал прежде, чем «Аб этерно» взлетит, остановить гибельное эхо одного, неправильного, рождения до другого, правильного.

Прия обратилась в статую. Фар, чтобы не видеть выражение ее лица, уставился в потолок. За поредевшим гардеробом открылись голые трубы. Зачем, во имя Гадеса, он надевал такой кричаще яркий костюм из флэш-кожи?

— По большому счету, что такое еще немного крови? — Вопрос прозвучал как примечание.

— Это ужасно! — вскричала Имоджен. — Это ужасно, и твое геройство мешает тебе мыслить здраво! Если ты умрешь до того, как Угасание найдет наше настоящее, с чем останемся мы? С кучей дурацкой одежды и с дырками вместо памяти? Игра в булавочную подушечку только все испортит! Скажи ему, Грэм!

— Не могу. — Инженер прочистил горло, потом еще раз посильнее, словно прогоняя оттуда какое-то скрытое чувство. — Я хочу сказать, мне это не нравится, но теория Фара о контрсигнатуре имеет свои плюсы. Этот негодяй, Аккерман, был прав. Угасание надо сдержать, и такова цена.

— Это не обязательно должно быть грустно. — Не так много осталось Фару — его воспоминания опадали, как осенние листья, время ускользало в неверном направлении, — но его судьба все еще была в его в руках. И не только его. Он оглядел свою команду: Имоджен, Элиот, Шафран, Грэм, Прия. Прия… — Если у нас получится, боль не будет даже далеким сном.

Каменными, совершенно каменными оставались ее губы. Ни слова не слетело с них, и они не дрожали.

— Я с Фаром, — сказала Элиот. — Мы найдем способ освободить Гая…

— Как? — спросила Имоджен. — Он будет заперт в своей камере в школе гладиаторов.

Элиот подняла свое запястье; шов между измерениями мерцал на ее гладкой, безволосой коже.

— Эта карманная вселенная вмещает не только одежду и всякие вещи. Я могу отнести Фара в камеру и вынести оттуда Гая. Если перехвачу Эмпру по пути к Колизею и перенаправлю на «Аб этерно», у них будет возможность попрощаться.

— Я тоже могу высадиться, — вызвался Грэм. — Такое важное дело требует дополнительной пары рук.

Кузина Фара подошла к куче одежды и выудила со дна тогу.

— Если мы и вправду будем это делать, нам понадобится еще одна тога. Что касается трех реальных потоков данных… Грэм, наверно, сможет отслеживать сразу несколько экранов, но для меня это перегрузка.

— Все в порядке, Имоджен. Я могу выйти на арену без коммуникационной поддержки. Тебе незачем видеть… — мою смерть, сказало молчание, а Фар запнулся. Как он сможет подставить себя под меч, когда не в состоянии даже выразить это словами? Разговаривать разговоры, думать думы легко. Но стоять, где стоял его отец, зная, что прошлое потрачено впустую, а будущее вот-вот оборвется…

— Я справлюсь с твоим коммуникатором. — Прия потянулась к его руке. — Сквозь свет и время, и все прочее, что встретится на нашем пути. Даже это.

Ее ладонь наполнила его руку таким теплом, что оно просочилось сквозь поры и осветило путь к сердцу. Стойкость? Нет. Храбрость? Нет. Надежда? В любых других обстоятельствах Фар мог бы сказать — да. Но, как говорится, «Dum spiro spero»[10] Надежда не может пережить того, кто дышит. Любовь, однако… Любовь — то, что не одолеть даже смерти, потому что в конце всего, даже жизни, он будет принадлежать ей. Если Фар сможет держать трезубец вместо отца, получить раны вместо отца, встретить смерть вместо отца, это последнее может уступить место следующему.