Повести Невериона - Сэмюэл Дилэни

Одно окно было занавешено тяжелыми шторами, другое заколочено, точно в доме Освободителя, третье, в оштукатуренной стене, приходилось наравне с коленом Прин, и завешивала его желтая ткань, тонкая, как верхние юбки госпожи Кейн. Внутри вроде бы горел свет.

Прин заглянула туда. Комната с красным, натертым воском каменным полом, фута на два ниже земли, не имела крыши наподобие старинных чертогов, и солнце заливало ее целиком.

На столах лежали плоские камни, ножи, тростниковые палочки для письма, угли, щетки, пергаменты. Под треножником, где грелся ковш с длинной ручкой, мерцал голубой огонек.

Дверь скрипнула, на пол упала тень: в комнату кто-то вошел.

Женщина – не вчерашняя служанка – сняла с загорелой спины мокрый холщовый мешок, поставила его на стол, выпрямилась.

В мешке было что-то вроде зерна, только потяжелее. Женщина натянула на мускулистое плечо с синей метиной – не шрамом, скорее татуировкой – спущенное вниз платье. Его, зеленое, как у Прин, подпоясывал красный кушак. Другое плечо и грудь остались открытыми. По высоко уложенным каштановым волосам Прин вспомнила, что видела ее вчера на улице с госпожой Кейн.

Достав из круглой формы две выпуклые глиняные таблички, она положила их на подставки. Потом открыла мешок, вытащила ком мокрой глины, плюхнула его на стол и принялась то соскребать, то бросать обратно. Ее обнаженная грудь тряслась. Вскоре она разломила ком надвое (посмотреть, если ли внутри пузырьки?), побросала обе половинки еще немного и уложила их в форму, разровняв ладонью и пальцами.

Ковш на огне закипел. Женщина сняла его, налила янтарную жидкость в чашку, подула, пригубила, улыбнулась, слегка повернула голову. Прин отползла вбок, чтобы не попасться ей на глаза.

Продолжая дуть в чашку и пить маленькими глотками, женщина взяла деревянную лопаточку и разгладила глину в форме. Запах ее напитка, пряно-фруктовый, просочился сквозь тонкую занавеску.

Женщина отставила чашку и взяла маленький горшочек из длинного ряда таких же. Прин сразу заметила, что горшочек без горловины, глухой, и что на нем вытиснены следующие знаки:

семь больших

сосудов с овс

яной мукой гру

бого помола

Все прочие горшочки на полке были слишком малы для «больших сосудов с овсяной мукой». Женщина повернула голову к двери – там, как видно, проходил кто-то, невидимый для Прин – и сказала:

– Спасибо, Гия, что приготовила мне утреннее питье. – Прин, не ожидавшая, что женщина заговорит, да еще с варварским акцентом – почти незаметным, впрочем – вздрогнула.

Голос другой женщины, проходившей мимо, ответил:

– Это не я, госпожа Бирюза. Питье приготовила госпожа Кейн, как только проснулась. – Прин была уверена, что сказала это служанка, купавшая ее прошлым вечером.

– Правда? – отозвалась Бирюза. – Как мило. – Глина у нее на руках подсыхала. Она опять взяла чашку, улыбнулась и отпила. – Значит, все ее разговоры об этой уличной девчонке – полнейший вздор! Я так и подумала, когда она оставила меня работать на складе. Так я и знала! – Она тихонько хихикнула.

Что это – ветер в листве? Все равно хватит здесь торчать, подумала Прин. Еще увидит случайно кто-то из слуг, как она подглядывает в окошко. Женщина – не иначе та самая Лучистая Бирюза, о ком вчера говорила Ини, – рассматривала палочки для письма, откладывая те, которые следовало наточить. Прин часто делала это для бабушки.

Она опять пошла в сад, посмотрела на цветы, еще раз обошла вокруг дома. Может, ее все-таки видели?

На белом песке и сине-зеленой плитке внутреннего дворика, куда она вошла через арку, стояли скамеечки, застланные на удивление чистыми меховыми накидками – это вам не пыльные шкуры в том подземелье. Ини, спавшая в углу на подушках, похоже, как раз проснулась – зевала она, во всяком разе, напоказ, как лицедей на подмостках. Короткие светлые волосы топорщились, как перья взъерошенной птицы, веки закрытых глаз выделялись, как синяки, на бледном лице.

Прин собралась пожелать ей доброго утра, но тут во дворик вошли еще две персоны: из сада госпожа Кейн, снизу, из скриптория, варварка. Прин не знала, что варвары бывают такими высокими – и, что бы ни толковала там бабушка о великом Белхэме – такими чистыми. Платье полностью прикрывало ее плечи и грудь, кушак ровно сидел на талии, только немного глины под ногтями осталось. Прин казалось, что все они, каждая примерно в своем углу – Ини в подушках, Бирюза на верхней ступеньке лестницы, госпожа Кейн в одних дверях, она сама в других – являют собой очень приятное зрелище. Теперь она намеревалась адресовать свое «доброе утро» всем трем и подумывала даже добавить «вот все мы и собрались», но тут Ини наконец открыла глаза и зашлась хриплым истерическим смехом.

Она лупила кулаками подушки и закидывала голову, точно желая сбить своим хохотом изразцы с балкона.

Улыбка и слова приветствия застыли у Прин на губах. Взгляд секретарши, глубоко потрясенной, перебегал с Прин на госпожу Кейн, на Ини и снова на Прин.

– Как вы могли, Рилла? Как вы могли? – Испустив вздох, слышный даже за смехом Ини, Бирюза повернулась и убежала.

Ини смеялась теперь потише – ей, как видно, было по-настоящему весело. Так смеются дети, когда собираются обрушить башню, воздвигнутую ими из песка и камешков.

Лицо госпожи Кейн слегка покривилось – Прин показалось даже, что сейчас она побежит следом за своей секретаршей. Ини наблюдала за хозяйкой с нескрываемым любопытством.

– Как это грустно… и какие вы обе невежды! – прошептала дама, покачала головой, взметнула синими одеждами и опять ушла в сад.

Прин, ни с того ни с сего причисленная к невеждам, смущенно зарделась. Ини встала, все еще фыркая и поправляя свою кожаную сбрую.

– А ты мне нравишься, девочка, – заявила она и переставила плечевую пряжку еще на две дырочки. – Твое счастье, иначе… – Она скорчила страшную рожу; Прин попятилась было, но поняла, что Ини просто слишком туго ремешок затянула. – Как правило, я женщин убивать не люблю – предпочитаю мужчин. Не понимаю я их. Не люблю. Они куда легче смиряются, когда чего-то не понимают. – Серые радужки глубоко посаженных глаз впились в Прин. – Ты это хотела знать? Все хотят, и ты тоже.

– Ничего такого я знать не хочу! – Недоставало ей еще этих безумных речей после госпожи Кейн с ее секретаршей; что за страшное существо.

– Да ну? Я знаю, что ты врешь, но хорошо тебя понимаю: любопытство в тебе борется со страхом, причем страх побеждает. Будь на твоем месте мужчина, он боялся бы не меньше тебя, но сказал бы: «Как интересно!» Или улыбнулся бы и начал поддакивать мне, или стал бы убеждать меня в том, что я неразумна, больна, исполнена зла. Такую ложь я понимать не желаю. Вот почему я не хочу, чтобы на твоем месте оказался мужчина. – Ини застегнула последнюю пряжку. – Вот почему остаюсь здесь. Вот почему я бы его убила.

Прин, наверно, волновалась бы меньше, если бы Ини угрожала ей напрямую – дарованная ей безопасность нисколько не успокаивала. Здесь требовалось рассуждать здраво, но именно здравый смысл подвергся сейчас нападению в пользу честности, совершенно непонятной для Прин. Хрупкое спокойствие, которое она начинала обретать этим утром, исчезло бесследно.