Толстой-Американец - Михаил Филин

Фигурировали «толстовские» строки П. А. Вяземского и в качестве рукописного эпиграфа к поэме «Цыганы» (IV, 453), которая в основном была написана в 1824 году. Однако и в данном случае они не удержались в тексте.

На рубеже 1824–1825 годов толстовская тема, видимо, нашла отражение в четвёртой главе «Евгения Онегина»[815]. Там, в черновике строфы XIX, были следующие строки:

В окончательном варианте «картёжная сволочь» исчезла; зато появились абстрактный «враль» и «чердак» — намёк на петербургское жилище князя А. А. Шаховского:

(VI, 80–81; выделено Пушкиным).

Напомним заодно и о выразительном пушкинском портрете графа Фёдора Толстого в Первой масонской тетради (ПД 834), в черновиках второй главы романа в стихах. Этот портрет датируется концом октября — началом ноября 1823 года[816].

А граф Фёдор Толстой, прознав про пушкинский демарш в «Сыне Отечества», тоже не терял времени даром — и выдал ответную эпиграмму, причём александрийскими стихами.

Потом наступил 1826 год.

В сентябре поэт был спешно доставлен из Псковской губернии в Москву и прощён только что короновавшимся императором Николаем Павловичем. Едва завершилась высочайшая аудиенция в Кремле, как Пушкин, даже не скинув запылённого «дорожного платья», начал действовать. Он поручил своему другу, С. А. Соболевскому, «на завтрашнее утро съездить к известному американцу графу Толстому с вызовом на поединок».

Сергей Александрович вернулся ни с чем.

Редактор-издатель «Русского архива» П. И. Бартенев поведал о дальнейшем: «К счастью, дело уладилось: графа Толстого не случилось в Москве, а впоследствии противников помирили»[817].

Тут, как говорится, и сказке конец.

Выходит, Пушкин, в высшей степени щепетильный в вопросах чести, на сей раз изменил себе, забыл о выходке Американца, похерил мечты о мести и великодушно простил виновника своего неслыханного позора?

Выходит, так — малость запнувшись, отвечают пушкинисты и добавляют следующее или примерно следующее: «…Шесть (! — М. Ф.) лет столь большой срок для того, чтобы былые обиды отошли на второй план, что не представляется особенно удивительным факт их (Пушкина и Толстого. — М. Ф.) примирения посредством общих друзей в 1826 г» [818].

А некоторые авторы, жирно подчёркивая всепобеждающую правоту Александра Пушкина, ещё и повторяют вслед за аристократом Владимиром Набоковым: «Не иначе как Толстой в сентябре 1826 года заработал прощение ценою каких-то неимоверных усилий» [819].

Берём на себя смелость утверждать, что между этими вполне «интеллигентскими» суждениями и подлинным содержанием раздора лежит, как говаривал небезызвестный москвич, «дистанция огромного размера».

И второе: описать данное противостояние в надлежащем приближении, то есть без ходульных персонажей и немотивированных поступков, можно лишь при одном условии — отказе от пресловутого «пушкиноцентризма».

Смена «пушкиноцентрической» парадигмы на иную (обозначим её условно как «многополярную») даёт нам основания счесть, что непримиримые противники легко (и для стороннего наблюдателя чудно) примирились только потому, что у них наличествовали все предпосылки для примирения.

Точнее, не предпосылки, а одна-единственная, всё решившая предпосылка.

Дело в том, что дуэль Александра Пушкина и графа Фёдора Толстого фактически уже состоялась. Само собой разумеется, что речь идёт не о размене выстрелами у барьера, а о поединке принципиально иного качества.

Если угодно, о дуэли без дуэли.

Выше изложена расхожая версия, которая господствует уже более столетия. Позволим себе изложить вкратце и другую.

Вначале приведём упомянутую ответную эпиграмму графа Фёдора Толстого на Пушкина. Она была создана, вероятно, осенью 1821 года[820] и сохранилась в виде списка в одном из альбомов 1820-х годов.

«Непостижимо, — удивлялся В. В. Набоков, — как мог Пушкин, мстительный Пушкин, с его обострённым чувством чести и amour-propre[821], простить такую грубость»[822]. Однако утверждать, что поэт знал толстовскую эпиграмму, у нас нет оснований. Американец, видимо, попытался опубликовать её в «Сыне Отечества», но редакция (возглавляемая Н. И. Гречем) не осмелилась напечатать толстовскую отповедь[823]. Известно, что в апреле 1825 года Пушкин ещё не ведал содержания «пасквиля» и просил брата «непременно» взять творение графа Толстого у П. А. Вяземского, прислать в Михайловское (XIII, 163).