Мир русской души, или История русской народной культуры - Анатолий Петрович Рогов

их насчитывалось более ста тысяч. Существенно выросли и заработки. И главное, все более яркий и самобытный характер приобретали сами русские кружева: вологодские — напевно-поэтический, елецкие — утонченно-прозрачный, вятские-кукарские — заостренно-энергичный, Михайловские — простодушно-веселый.

А отличие их всех от западных состояло в том, что там все делали как можно сложней, пышней и орнаментально натуралистичней, чтобы непременно поразить человека, а у нас старались высветлить и согреть его душу сказочно-дивным узорочьем.

ЧАСТУШКИ

А где-то в те же времена, в каких-то деревнях — были же, несомненно, были такие деревни, — где парни и девки первыми начали петь коротушки или матани, то есть коротенькие припевки, гуляя вечерами и ночами по деревням или гужуясь и танцуя на молодежных пятачках по-над реками или на сельских площадях. До этого-то их пели только когда плясали или приплясывали, подзадоривая, вызывая друг друга на посиделках, на вечеринках и в праздники. Но теперь пореформенная жизнь деревни менялась, как говорится, не по дням, а по часам. Шел великий отток молодежи, и не только молодежи, в города и в рабочие поселки на постоянное жительство. Гигантский размах приобрело отходничество, в некоторых селах и деревнях в зиму из мужиков оставались одни старики — кто уходил в другие края рубить-ставить избы и церкви, кто класть дома и церкви из кирпича, кто шить-починять, кто в возчики-извозчики, кто в трактирные половые.

А по весне, к полевым работам весь этот народ валом валил обратно, чтобы вспахать, посеять, вырастить, убрать хлеб и все прочее, заготовить сена и дров и к зиме — снова уйти в города. Ехали громыхающими чугунками, раскисшими трактами на ямских или случившимися попутками, но больше-то, как всегда, топали на своих двоих. И вместе со старательно запрятанными в подкладки заработанными ассигнациями, вместе с обязательными нехитрыми гостинцами всем домашним отходники, конечно же, приносили с собой по весне массу всяких впечатлений и новостей. Да и зимами от них теперь нет-нет да и приходили разные новости в письмах и с оказиями. Они и сами-то, мужики и особенно парни, становились совсем иными. Сам ритм жизни, в том числе и деревенской, стал иным. А вместе с ним и многие развлечения-увеселения. Не будешь же заводить на сборище на пятачке какую-нибудь долгую-протяжную да с медленными ручейками-хороводами, когда у парней, а стало быть, и у девок душа совсем иного просит, горит и клокочет, разлету хочет. Отвыкли они уже от медленности, неторопливости-то.

Потому, думается, и перешли на короткие припевки, которые в разных местах называли по-разному и в которые, как оказалось, легче всего было вкладывать, делать певучими складушками-ладушками все что угодно, любое событие, любое чувство и желание, даже то, что случилось только что, и то можно было сочинить и пропеть тут же.

То ли ты ли из бутылки,

То ли я ли из ведра,

То ли ты меня не понял,

То ли я не поняла.

Частушками эти коротенькие стреляющие песенки назвал в 1889 году Глеб Иванович Успенский в статье, в которой первым попытался определить, что же это за новое диво родилось в нашем народе.

Название, как видите, точнейшее, хотя до того так называлась ставная мелкоячеистая сеть для мелкой рыбы. Они, взаправду, ведь частые, под стать убыстрявшейся жизни.

Я частушку на частушку,

Как на ниточку вяжу.

Причем Успенский констатировал уже очень широкое их распространение. А двадцатью годами раньше их не было. Развитие почти фантастическое. Повсеместно, во всех деревнях, селах, рабочих поселках, предместьях и слободах их запели, и в основном ведь везде собственного сочинения, на собственные темы. Да, были определенные образцы, принципы построений, были общие излюбленные темы, но ведь их тоже родили, сочинили в каких-то деревнях или слободах совсем не Богом избранные особые таланты, а самые что ни на есть обыкновенные девки и парни, бабы и мужики на гуляньях и гужеваньях. Местные же, злободневные частушки рождались ежедневно, и невозможно даже вообразить, сколько же их было всего-то, какие великие миллионы — конечно же миллионы!! — и сколько среди них попадалось вот таких:

Слезы падали на камни,

Камни рассыпалися.

Или:

Отрубите руки-ноги

И отрежьте мне язык,

Не скажу, в какой деревне

Есть беременный мужик.

Или:

Синие глазёночки

Стояли у сосёночки.

Ведь записаны-то из великих миллионов редчайшие, случайные единицы, ибо никому долгое время даже в голову не приходило их записывать, однако и среди них, конечно же, было полным-полно таких же потрясающих, а то и просто гениальных. А это значит, что и поэтическим даром Господь одарил в России не только отдельных избранных, но весь народ, ибо наши частушки воистину такое же общенародное творчество, как деревянное зодчество, как иконопись, как шитье и резьба, и подлинных талантов и в этом бессчетное множество.

Меня бедную оставил

Как полынь на полосе.

Понапало много горя,

Словно инея в лесу.

Сотворил меня Господь,

Сам расхохотался:

«Я таких-то дураков

Творить не собирался!»

ПЕСНИ

Все больше становилось школ. Быстро развивалась печать, книги становились дешевле и доступнее, выпускалось множество газет и журналов. Появилась литография, позволявшая выпускать цветные картинки лучшего качества и любыми тиражами. Издавались специальные дешевые книги для народа, начало которым положил еще Некрасов, выпускавший так называемые «красные», копеечные книжки. По-прежнему гигантскими тиражами печатались лубочные картинки и лубочные книжки с множеством картинок. И в них, как и в нелубочных изданиях, были теперь в основном уже произведения Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Некрасова, Кольцова, Никитина и других крупнейших писателей, и прежде всего, разумеется, произведения о самом народе и для народа. И репродукции с картин виднейших художников издавались большей частью такие же.

То есть господская культура, господские искусства к концу девятнадцатого века делали уже все что могли для сближения с народом.

Ну а он?

Любопытнейшее свидетельство оставил крупнейший русский книгоиздатель, в том числе и издатель лубочной продукции, Иван Дмитриевич Сытин:

«Знаменитый художник Виктор Михайлович Васнецов дал для Никольского рынка картину «Страшный суд» (с Лубянки основной оптовый рынок лубочной продукции переместился в то время на Никольскую улицу Москвы, по соседству с бывшим Печатным двором), но не только не затмил прежнюю, старую