Тринадцатая сказка - Диана Сеттерфилд

— Миссис Проктор, бабушка того юноши, просто чудо что за женщина, — сообщила я ей. — Передайте вашему мужу благодарность за то, что он ее пригласил.

Хотя я подозревала, что юный Проктор все это время за мной наблюдает, мне так и не удалось застать его за этим занятием.

Похороны Джона тоже были неподходящим местом для плача. Пожалуй, даже наименее подходящим из всех. Ибо я была мисс Анджелфилд, а кем был он? Всего лишь садовником.

В конце заупокойной службы, пока священник проникновенно и без малейших шансов на успех обрабатывал Эммелину — «Не следует ли вам почаще посещать церковь? Милость Господня ко всем Его детям воистину безгранична» и так далее в том же духе, — я прислушалась к беседе мистера Ломакса и доктора Модели, которые стояли в нескольких шагах за моей спиной и ошибочно полагали себя вне пределов слышимости.

— Весьма разумная юная особа, — говорил адвокат доктору. — Правда, я не думаю, что она полностью осознала всю сложность ситуации, — вы в курсе, что местонахождение их дяди пока не установлено? Но я уверен, что она справится и с этой проблемой. Я взял на себя решение финансовых вопросов, поскольку она беспокоилась об оплате похорон садовника. У этой девушки доброе сердце и ясная голова.

— Да, — промямлил доктор.

— До недавних пор я пребывал в убеждении — заметьте, я сам не знаю, на чем оно основывалось, — что обе девочки… э-э… не совсем адекватны. Но после встречи с ними я убедился, что одна из них, к счастью, в полном порядке. Разумеется, вы, будучи их врачом, гораздо лучше меня осведомлены на сей счет.

Я не смогла разобрать ответное бормотание доктора.

— Что значит «из мглы»? — удивился адвокат. — О какой мгле вы говорите?

На сей раз ответа не последовало, и адвокат задал новый вопрос:

— Никак не пойму: кто из них кто? Мне не удалось это выяснить во время встречи с ними конторе. Как зовут ту, что в здравом уме?

Я слегка повернула голову таким образом, чтобы краем глаза видеть собеседников. Доктор смотрел на меня с тем же глубоко озадаченным видом, какой не покидал его на протяжении всей службы. Куда подевалась та заторможенная, полусонная кукла, которая два месяца провела в его доме? Еще совсем недавно эта девочка была не в состоянии произнести хотя бы слово по-английски и донести ложку до собственного рта, не говоря уже о том, чтобы заниматься организацией похорон и по-деловому совещаться с юристами. Растерянность доктора было нетрудно понять.

Он поглядел на меня, потом на Эммелину, потом опять на меня.

— Я полагаю, это Аделина, — прочла я по губам его тихий ответ и с улыбкой представила, как в одночасье рушится карточный домик научных теорий и экспериментов доктора Модели.

Поймав его взгляд, я подняла руку и помахала обоим. Обычное проявление благодарности за то, что оказали мне поддержку и пришли проводить в последний путь практически незнакомого им человека. Именно так воспринял этот мой жест адвокат. Ну а доктор, я думаю, истолковал его на свой лад.

* * *

Позднее. Спустя много часов.

Похоронная церемония завершилась. Наконец-то я могу поплакать.

Однако мне это не удается. Мои так долго сдерживаемые слезы окаменели.

Теперь они останутся со мной навсегда.

Извините… — начала Джудит и запнулась. Я отметила совсем не характерное для нее дрожание рук. — Доктор не сможет прибыть раньше, чем через час, — его вызвали к другому пациенту. Не могли бы вы…

Я затянула пояс халата и поспешила за ней — Джудит двигалась очень быстро, чуть ли не бегом. Мы спускались и поднимались по лестничным маршам, сворачивали в боковые коридоры и наконец вновь очутились на первом этаже, но в той части дома, где я не бывала прежде. По всей видимости, это были личные апартаменты мисс Винтер. Миновав несколько комнат, мы остановились перед закрытой дверью, и Джудит тревожно оглянулась на меня. Я хорошо понимала причину этой тревоги. Из-за двери доносились гулкие, протяжные, нечеловеческие звуки, перемежаемые пронзительно-хриплыми вздохами. Джудит открыла дверь, и мы вошли внутрь.

Я была поражена. Неудивительно, что звуки так резонировали. В отличие от остальных помещений дома, переполненных мягкой мебелью, гобеленами, коврами и драпировками, это была маленькая полупустая комната с голыми стенами и дощатым полом. В одном ее углу стоял книжный шкаф, на полках которого громоздились кипы желтоватой писчей бумаги. Другой угол занимала узкая кровать с простеньким белым покрывалом. Ситцевые занавески вялыми складками свисали по обе стороны окна, открывая доступ ночной тьме. Мисс Винтер сидела спиной ко мне за низкой школьной партой, согнувшись и опустив голову на крышку. Куда подевались ее огненно-оранжевые и пурпурные одеяния? Сейчас она была одета в скромную белую сорочку. И она дико, истошно рыдала.

Воздух с резким, скребущим звуком задевал ее голосовые связки на вдохе, после чего раздавался жуткий вой, переходивший в утробные звериные стоны. Ее плечи рывками поднимались и опускались; тело сотрясалось; конвульсии волной пробегали от затылка по худой шее, плечам и рукам вплоть до пальцев, которые судорожно стучали по крышке парты. Джудит поспешила заменить подушку, подсунутую под висок мисс Винтер; последняя, казалось, не замечала нашего присутствия.

— Я никогда не видела ее такой, — сказала Джудит и с нарастающей панической ноткой в голосе призналась: — Прямо не знаю, что делать.

Рот мисс Винтер разевался и уродливо кривился, не в силах справиться с потоком чудовищных звуков.

— Это пройдет, — сказала я, догадавшись, в чем было дело.

Я придвинула стул и села рядом с мисс Винтер.

— Тише, тише, я все знаю… — Я обняла ее за плечи и взяла обе ее руки в свою, а затем нагнулась ближе к ее уху и ровным голосом начала повторять, как заклинание: — Ничего-ничего. Все пройдет. Успокойся, детка. Я с тобой…

Я легонько покачивала ее из стороны в сторону и беспрерывно повторяла волшебные успокаивающие слова. Это были не мои собственные слова; их в свое время говорил мне отец. Я знала, что это заклинание подействует, как оно всегда действовало на меня.

— Тише, я знаю, я знаю. Это пройдет…

Конвульсии не прекратились, как и вопли, однако они были уже не такими сильными. В паузах между припадками она, вздрагивая все телом, отчаянно хватала ртом воздух.

— Ты не одна, милая. Успокойся, я с тобой…

Наконец она затихла. Я чувствовала щекой ее лобную кость; пряди ее волос касались моих губ. Своими ребрами я ощущала слабые, неровные колебания ее грудной клетки при вдохах. Ее руки были как ледышки.

— Ну вот и славно… Вот и славно…

Несколько минут мы просидели в тишине. Я накинула ей на плечи шаль и терла ее руки, чтобы хоть немного их отогреть. Лицо ее было ужасно. Веки так распухли, что она едва могла их разлепить; губы вздулись и потрескались. На скуле — в том месте, которым она судорожно билась о крышку парты, — расплывался свежий синяк.