Запределье. Второй шанс - Андрей Ерпылев

Маленький хитрый чертик, все время вертевшийся где-то в глубине дремлющего сознания, все время дергал Варю, толкал обернуться, рассмотреть провожатого подробно, может быть, даже заговорить с ним, но она продолжала шагать и шагать вперед, глядя прямо перед собой и бесстрастно фиксируя дорогу, будто вместо глаз у нее были объективы видеокамер.

Только один раз девушке удалось преодолеть апатию и попытаться хотя бы коснуться идущего рядом. Но вместо плотной камуфлированной ткани пальцы утонули в густой короткой шерсти на чьем-то теплом боку. Такое же ощущение у Вари было, когда она в детстве гладила Пирата – здоровенную соседскую овчарку, удивительно страховидную, но совершенно безобидную для знакомых собаку…

Пройдя меж двух сосен-близнецов, Варя, не останавливаясь, пересекла знакомую по путешествию во сне полянку, взялась за ручку двери, ни на минуту не усомнившись, что та откроется, потянула ее на себя и вошла в холодную, пахнущую мышами и сухой травой темноту…

* * *

– Администрация просит арестованных, содержащихся в блоках два-а, два-бэ, два-с и два-дэ пройти в зал для совещаний. Перед вами выступит мистер Вахлицки из департамента колонизации… Администрация просит…

– Что это за ерунда, Том, – оторвал голову от тощей синтепоновой подушки Гарри-Траппер[75]. – Что-то не слыхал я о таком департаменте при нашем разлюбезном правительстве.

– Да, это-то новенькое, Гарри, – откликнулся Томас Эверидж, профессиональный шулер, изучающий некоторые особенности женской анатомии на затертой до дыр странице номера «Бруклинских красоток» за июнь 1987 года, на воле, должно быть, давно уже продающийся только на аукционах и за очень приличные деньги. – Должно быть, по твоей части.

Гарри-Траппер, в миру Гарольд Т. Миллер, прославился в графстве Маккензи, штат Северная Дакота, своей безудержной тягой к браконьерству и не раз подвергался аресту за охоту на территории Национального парка имени Теодора Рузвельта. Кровь предков-первопроходцев Дикого Запада, бурлящая в жилах этого коренастого тридцатипятилетнего холостяка с лицом темно-коричневым от солнца и ветра, словно дубленая кожа, и стала причиной такого не очень-то часто встречающегося в настоящее время на просторах законопослушной и благоразумной Америки прозвища.

Нельзя сказать, что Гарри рвался получить какую-то выгоду от своих охотничьих приключений. Ну кого, скажите на милость, сегодня может заинтересовать дюжина беличьих шкурок или лосиный окорок? Разве что каких-нибудь любителей экзотики, которых в этих северных краях ищи-свищи. Вот и приходилось Гарри вместо десятка-другого долларов, вырученных за «пушнину», отправляться на несколько месяцев в кутузку и при этом еще выплачивать администрации парка солидный штраф из собственного кармана. Но выходя в очередной раз на свободу, Миллер, вместо того чтобы заняться каким-нибудь более спокойным и прибыльным делом, благо, мастер он был на все руки, как говорится «от Бога», снова и снова упрямо шел в лес, отстраивал на новом месте избушку из срубленного опять же незаконно леса и опять расставлял самодельные силки и капканы…

В любой другой стране мира Гарри сочли бы сумасшедшим и заперли в соответствующем заведении, но только не в свободных Соединенных Штатах, где всяк волен сходить с ума по-своему. Вот если бы он был буйным во хмелю, проявлял интерес к малолетним мальчикам или испытывал, к примеру, болезненную ненависть к «цветным», тогда… А так Раймонд Белью, шериф Уиллинстона, столицы графства, знавший Гарри «еще вот такусеньким», по настоятельному требованию взбешенных работников Национального парка, вздыхая, выписывал очередной ордер и ехал на своем видавшем виды джипе в глушь, чтобы водворить «траппера» за решетку на новый срок.

Чернокожий надзиратель отпер решетку камеры, и приятели, позевывая, поплелись в «трепаловку», чтобы послушать очередную, на их взгляд, тягомотину, вливаясь в жиденькую колонну таких же, как они, бедолаг, которых по закону, протолкнутому предшественником Вельда, нельзя было запереть в настоящей тюрьме, но и отпустить на свободу безнаказанными невозможно.

В тесноватом зале, имеющем все атрибуты общественного здания США, как то: звездно-полосатый флаг на заднем плане, пыльные скрижали с текстом Декларации в углу и фанерную, крашенную под «красное дерево» трибуну с американским орлом, отштампованным из позолоченного пластика где-то в Китае, арестанты, толкаясь и переругиваясь, долго рассаживались по пластмассовым стульям, для верности привинченным к полу. Том и Гарри по обыкновению забрались в уголок, подальше от начальства, чтобы втихаря перекинуться в картишки, то есть совершить строжайше запрещенное в камере деяние. Играть на что-нибудь серьезное с таким мастером, как Эверидж, мог лишь клинический идиот, но просто так, чтобы убить время, – самое то.

Том успел не только сдать потертые карты, но и обыграть тугодума-траппера в «черную вдову»[76]пару раз, когда неспешное заполнение аудитории, наконец, завершилось и старший надзиратель О’Келли, здоровенная бабища, напоминающая культуриста, обколовшегося по ошибке хинестрадолом вместо тестостерона[77], объявила низким басом:

– Мистер Тео Вахлицки из департамента колонизации. Аплодисменты, пожалуйста!..

И первой зарукоплескала ладонями, смахивающими на связки сарделек. Ответом были лишь жалкие хлопки откуда-то из передних рядов, доставшихся самым презираемым из арестантов.

– Что он, Баста Раймз[78], что ли, чтобы я отбивал тут свои грабли? – проворчал сидящий рядом с Гарри Кертис Лаут, афроамериканец, почти квадратный от накачанных бицепсов, трицепсов и прочего «мяса». – Да еще перед каким-то белым шибздиком с восточного побережья.

Чиновник из Вашингтона действительно был вызывающе молод и, несмотря на строгий костюм, походил больше на студента колледжа.

Он стремительно подбежал к трибуне, оперся на нее обеими руками, явно копируя кого-то из своих кумиров, и начал с надрывом неумелого оратора:

– Американцы! Дорогие мои соотечественники! Я обращаюсь к тем из вас, в ком еще не иссяк запал наших дедов и прадедов, бежавших из благополучной Европы сюда, на неосвоенные земли, чтобы с лопатой в одной руке, мушкетом в другой и Богом в сердце пройти нехожеными тропами и принести нашей возлюбленной отчизне новый уголок…

– Слушай, Гарри! – дернул Эверидж за рукав соседа, позабывшего про карты и внимавшего столичному краснобаю с разинутым ртом. – Это же он прямо к тебе обращается! Ты ведь у нас этот самый первопроходец с лопатой в одной руке, винтовкой в другой и шилом в заднице!..

– Отстань, – махнул на него рукой Траппер. – Дай послушать!

Чиновник все говорил и говорил, заливался соловьем про неизведанные просторы нового мира, про несметные богатства, таящиеся до поры в его недрах, про нравственный долг каждого патриота присоединить сей девственный уголок к уже освоенному американцами миру… А перед Гарри вставали непроходимые леса и глубокие реки, кишащие форелью, никогда не тронутая плугом земля, ждущая благодатного зерна, и золотые самородки, валяющиеся под ногами…