Воспоминания о монастыре - Жозе Сарамаго

Но тут в беседу ворвалась Кайа, многоводная, пенящаяся, на другом берегу толпились жители Монтемора, они вышли за городские ворота встречать королеву, и благодаря всеобщим трудам, а также с помощью бочонков, державших кареты на плаву, через час все уже завтракали в городе, господа в местах, приличествовавших их рангу, те, кто им подсобляли, где придется, одни ели молча, другие разговаривали за едой, в числе последних был и Жуан Элвас, он говорил тоном человека, ведущего одновременно две беседы, одну с сотрапезником, другую с самим собою, Вспоминается мне, когда жил Семь Солнц в Лиссабоне, он все водился с Летателем, а Летателя-то я же ему и показал как-то раз, на Террейро-до-Пасо было, как сейчас помню, Кто такой он был, Летатель этот, Летатель, он священник был, отец Бартоломеу Лоуренсо, умер он в Испании четыре года назад, о делах его было много толков, Святейшая Служба туда нос совала, может, и Семь Солнц был к ним причастен, Так летал он на самом деле, Летатель этот, Кто говорит, летал, кто говорит, не летал, поди знай, где правда, А вот Семь Солнц уверял, что побывал неподалеку от солнца, это точно, я сам слышал, Видно, кроется тут какая-то тайна, Да, видно, есть что-то, и с этими словами, заключавшими в себе явный вопрос, человек, который рассказывал про камень, замолчал, и оба доели свою еду.

Облака взмыли вверх, парили теперь высоко в небе, угроза дождя миновала. Люди, которых пригнали из селений, разбросанных меж Вендас-Новас и Монтемором, могут возвращаться домой. За работу им заплатили, притом двойную плату, по милости королевы, выгодное все же дело таскать на своем горбу власть имущих. Жуан Элвас продолжал путешествие, теперь, пожалуй, с большими удобствами, потому как уже был знаком кучерам и форейторам, глядишь, и разрешат ему примоститься на фуре, сиди себе, болтай ногами над грязью и навозом. Человек, рассказывавший про камень, стоял на обочине, глядел голубыми глазами на старика, пристраивавшегося между двумя поставцами. Они больше не увидятся, надо думать, хотя будущее и самому Богу неведомо, и, когда фура сдвинулась с места, Жуан Элвас сказал, Коли увидишь Балтазара Семь Солнц, скажи ему, что был у тебя разговор с Жуаном Элвасом, он, верно, помнит меня, и передай от меня привет, Сказать-то сказал бы, передать-то передал бы, но только, может, я и не увижу его больше, А тебя самого как звать, Мое имя Жулиан Мау-Темпо, Прощай тогда, Жулиан Мау-Темпо, Прощай, Жуан Элвас.

От Монтемора до Эворы работы хватит. Снова полил дождь, снова развезло дорогу, ломались оси, раскалывались, словно щепки, колесные спицы. Быстро сгущались сумерки, стало холоднее, и принцесса дона Мария-Барбара, которой удалось было уснуть, чему способствовали, во-первых, карамельки, ублаготворившие ей желудок и погрузившие ее в разнеженное оцепенение, во-вторых, то обстоятельство, что на протяжении пятисот шагов дорога выдалась ровная, вдруг проснулась в сильнейшем ознобе, словно кто-то ледяным пальцем ткнул ей в лоб, и когда принцесса поглядела сонными глазами на сумеречные поля, она увидела бурую кучку людей, они стояли на обочине и были связаны друг с другом веревками, и было их числом человек пятнадцать.

Пригляделась принцесса внимательней, нет, не приснилось ей и не примерещилось, и она почувствовала смятение при виде столь жалостного зрелища, при виде каторжников, и это накануне ее свадьбы, когда повсюду должны царить всеобщая радость и ликование, хватит с меня и того, что погода такая скверная, дождь, холод, уж лучше бы выдали меня замуж весною. Вровень с каретой гарцевал офицер, и дона Мария-Барбара приказала ему, чтобы послал узнать, что это за люди и что совершили они, какие преступления и куда отправляются, в Лимоэйро или в Африку. Офицер решил узнать все самолично, может статься, потому что любил очень эту принцессу, дурнушка она, знаем, рябая, знаем, да что из того, и вот увозят ее в далекую Испанию, что толку в его чистой и безнадежной любви, плебей влюблен в принцессу, экое безумие, вот возвращается, не безумие, а офицер наш, и сказал он, Ваше высочество, людей этих ведут в Мафру, где должны они работать, строить монастырь по приказу короля, а сами они из округа Эворы, ремесленные люди, А почему связаны они, Потому что не по своей воле идут, если развязать их, разбегутся, Вот как. Принцесса в задумчивости откинулась на подушки, а офицер повторял про себя, чтобы затвердить навсегда, немногие приветливые слова, коими они обменялись, выйдет в отставку, состарится, одряхлеет, а все еще будет вспоминать сладостный диалог, какова-то она теперь, столько лет прошло.

Принцесса уже не думает о людях, которых видела только что на дороге. Сейчас вспомнилось ей, что она-то ведь никогда не была в Мафре, вот странно, возводится монастырь в честь рождения Марии-Барбары, исполняется обет, потому что Мария-Барбара родилась, а Мария-Барбара ничего не видела, ничего не знает, не потрогала пухлым пальчиком ни первого камня, ни второго, не подавала собственноручно похлебку каменщикам, не облегчала с помощью бальзама боли, что ощущает Семь Солнц в культе, когда снимает крюк, не осушала слез женщины, муж которой был раздавлен, а теперь Мария-Барбара уезжает в Испанию, монастырь для нее словно сонное видение, неощутимый туман, ей не представить его себе даже в воображении, раз уж нет к услугам ее памяти никаких воспоминаний. Ох, прегрешения Марии-Барбары, зло, что причинила она уже самим своим рождением, к чему заходить далеко, довольно тех пятнадцати связанных, что бредут в Мафру, а мимо катятся двуколки с монахами, экипажи с дворянами, фургоны с нарядами, кареты с дамами, а при них ларцы с драгоценностями и со всем прочим, тут и расшитые туфельки, и склянки с ароматическою водой, золотые четки, шарфы, вышитые золотом и серебром, белье, браслеты, пушистые муфточки, пуховки для пудры, накидки из горностая, о, какие очаровательные грешницы женщины и как они прекрасны, даже если рябые и дурнушки, как эта инфанта, которую мы сопровождаем, достаточно того, что она пленительно грустна, и вид у нее задумчивый, да и грех за нею числится, Сеньора матушка и королева, вот я еду в Испанию, откуда не вернусь, и знаю я, что в Мафре строится монастырь во исполнение обета, к которому я причастна, но никогда никто не возил меня посмотреть его, есть в этом многое, что мне непонятно, Дочь моя и будущая королева, не трать время, которое должно занять молитвами, на праздные раздумья, ибо раздумья твои праздны, по августейшей воле отца твоего и нашего властелина возводится монастырь, по той же августейшей воле должно тебе ехать в Испанию, так и не увидев монастыря, лишь воля короля всевластна, прочее ничто, Стало быть, ничто я, инфанта, ничто те люди, бредущие в Мафру, ничто карета, в которой мы едем, ничто офицер этот на коне, который мокнет под дождем и глядит на меня, все ничто, Так оно и есть, дочь моя, и чем дольше ты проживешь, тем яснее увидишь, что мир всего лишь великая тень, проскользающая нам через сердце, и потому мир становится пустынным, а сердце не выдерживает боли, О мать моя, что значит родиться, Родиться значит умереть, Мария-Барбара.

Самое лучшее в долгих путешествиях такие вот философические прения. Инфант дон Педро притомился, спит, уронив голову матери на плечо, красивая семейная картинка, поглядеть, так этот мальчик, в сущности, такой же, как все прочие дети, рот во сне приоткрылся в доверчивой беззащитности, струйка слюны стекает на вышитое пышное жабо. Принцесса утирает слезинку. По всей длине процессии один за другим зажигаются факелы, ни дать ни взять звездные четки, которые выронила Богородица и которые, по воле случая, а может, и особого предпочтения, упали на португальскую землю. В Эвору мы вступим, когда совсем стемнеет.