Повелители фрегатов - Владимир Шигин

Впрочем, так счастливо заканчивались далеко не все плавания. История прусского флота знает жуткие трагедии линейных кораблей «Ингерманланд» и «Лефорт», погибших не только со всеми командами, но с офицерскими и матросскими женами и детьми. До сих пор у нас в стране почему-то не принято выставлять на показ самую страшную и пронзительную картину И. Айвазовского, посвященную памяти погибших на линейном корабле «Лефорте». Со дна моря по уходящим в небо к парящему в облаках Создателю по вантам поднимаются женщины, несущие на руках младенцев… Эта картина — единственный памятник сотням офицерских и матросских жен, разделивших со своими мужьями их трагическую судьбу…

* * *

В отечественной литературе очень много пишется о женах декабристов, некоторые из которых (причем далеко не все!) отправились в Сибирь за мужьями. Но никто и никогда еще не писал о женах морских офицеров, которые с первых дней основания Черноморского флота были рядом со своими мужьями, деля с ними все тяготы жизни в совершенно диком крае Отсутствие элементарных удобств, обитание в наскоро отрытых землянках, нашествия саранчи, жуткие эпидемии холеры, нехватка воды — все это вынесли и пережили вместе с мужьями безвестные жены морских офицеров, имен которых, в своем подавляющем большинстве, мы уже никогда не узнаем.

Из воспоминаний адмирала П. Давыдова: «Обедали мы вдвоем в погребе. Вместо стола сидели на постели, ибо у нас ничего не было, да и купить было негде, а из посуды только было чайник, кастрюля и сковорода, а столовая жестяная, полдюжины тарелок, миска и соусник из ее крышки. Таким образом, мы жили месяца полтора… Приехал в Херсон мичман Култашев, двоюродный брат моей жены и он у нас всякий день обедал и раз пришел он довольно поздно, почему жена моя и говорила ему: «Где ты ходишь, не принеси ты к нам заразы». А он отвечал: «Нет, сестрица, я ходил по жаре и оттого так покраснел и голова болит немного», и, пообедав, ушел домой. И вдруг перестал ходить, жена моя спрашивает: «Что это брат не ходит уже четвертый день?» Я отвечал: «Не знаю», хотя и слышал на другой день, что он болен, на третий, что он заразился и в карантине, на четвертый, что он умер, и что скоро повезут его в общую яму. А жена привыкла сидеть на том окне, которое к его квартире. Я всячески старался отвести ее от того окна, но не мог в том успеть, почему дабы вдруг не испугалась она от того, что увидит, решился все объявить ей и сказал, что Култашев умер. Потом вскоре и видим казака с черным знаком и пару волов в телеге и с каторжными, которые, взяв его крючьями, бросили в телегу… Прошедшее приключение сделало великое впечатление в сердце жены моей, к тому ж и мысль, что может быть брат ее, уже, будучи заражен, с нами обедал. Я ожидал дурных последствий от такого воображения, что и случилось. К нам хаживали сидеть самые осторожные люди, только двое которые ни с кем не общались — лейтенант де Мор и лекарь Лангель. Играли мы иногда в карты. Де Мор рассказывал разные приключения, которые он сам видел, о которых слышал, относительно сей свирепствующей заразы, чем более поселил страх в сердца наши. Между прочим, он сказывал, что у одной женщины заболела железа на шее, она оную ощупала и заметила, что оная прибавлялась, наконец сделался карбункул и она умерла. Во время этого разговора жена моя, слушав, беспрестанно щупала свою железу до того, что она заболела, потом воображение утвердило ее, что оная прибавилась, и вдруг упала в обморок. Я ее подхватил… Поцелуями я привел ее в чувство, и она рассмеялась».

Вот бытовые истории жизни морских офицеров в строящемся Херсоне, поведанные нам все тем же адмиралом на Даниловым: «Итак, мы (лейтенант Данилов и его жена. —В.Ш.) со многими познакомились, между прочим, с капитаном артиллерии Радиловым и капитан-лейтенантом Пусторжевцевым, которые были оба женаты, а через последнего и с капитан-лейтенантом Веревкиным, тоже женатым И как наша новая квартира начала течь, то на время исправления оной, по просьбе Веревкина, я перешел к нему. Кровать свою мы поставили у него в зале, а обедали вместе. Он часто отлучался из дому, особливо по вечерам, а я с моею и его женою играл в карты, а чаще с его женою, которая была очень молода и недурна собой, но, к сожалению, умом весьма недостаточна. Но я никогда не мыслил в рассуждении ее ничего дурного, однако, Веревкин, приходя домой, раза три заставал меня с нею играющим в карты, обнаружил свою ревность, начал ее ругать, бить и погнался за ней с обнаженной шпагой и хотел ее заколоть. Но жена моя схватила рукой за клинок, и он оставил шпагу. Сие приключение привело к тому, что мы перешли к Пусторжевцеву, и как вскоре квартира наша была исправлена, то мы перешли к себе. Пусторжевцев был великий охотник до голубей и по несчастию с голубятни упал и вскоре умер. Жена, барыня натурального развития, но благочестивая, осталась с двумя малыми дочерьми в бедности в столь отдаленном краю от родственников. Но Господь — покровитель вдов и сирот не оставил ее. Капитан 2-го ранга Голенкин возымел к ней склонность, которую не мог даже скрывать и с просьбой, чтобы осчастливила его, обнаружил и потому на слове положили быть свадьбе».

В истории освоения Севера навсегда останется имя Татьяны Прончищевой (в некоторых источниках ее почему-то ошибочно именуют Марией), которая вместе со своим супругом лейтенантом Прончищевым, командовавшим одним из отрядов экспедиции Витуса Беринга, без всяких раздумий отправились на Крайний Север. Мужественно перенося вся тяготы и лишения полярного плавания, она сопровождала мужа в его походе. Супруги Прончищевы почти одновременно умерли от цинги и были похоронены на побережье Таймыра.

Навсегда остался в истории российского флота подвиг супруги лейтенанта Романа Кроуна Марфы Ивановны, сопровождавшей мужа во всех сражениях Русско-шведской войны 1788 — 1790 годов. Под вражескими ядрами эта женщина бинтовала раненых, поила их водой. Пораженная мужеством Марфы Кроун, императрица Екатерина II лично вручила ей особый женский орден — орден Святой Екатерины.

Знаменитый адмирал Петр Иванович Рикорд, участвовавший в первом кругосветном плавании Головнина, а впоследствии успешно показавший себя в Средиземноморской эпопее 1827 — 1831 годов, был женат на племяннице своего друга Григория Коросговца Людмиле Ивановне Коросговец, бывшей моложе своего мужа на 25 лет. Вместе с ней он прибыл на Камчатку, когда был назначен туда губернатором. Все годы правления Рикорда Камчатским краем супруга была вместе с ним.

Из биографии Людмилы Рикорд: «Она была подвижная, умная и весьма доброжелательная женщина, пользовавшаяся большим уважением среди людей своего круга. Как общественная деятельница, Рикорд оставила по себе память своими литературными трудами, первыми из коих были: «Подражание псалму 114», «Приключение на именинах» и, наконец, статья, помещенная в «Вестнике Европы» за 1820 год, присланная из Охотска, где она жила в то время, и содержавшая описание тамошнего края. Уже в 1825 году она была выбрана почетным членом Санкт-Петербургского Вольного Общества Любителей Российской словесности. Состоя, около 10 лет, в звании председательницы Комитета, стоявшего во главе Прибалтийского Православного Братства во имя Христа Спасителя, ею же основанного в 1869 году, она много сделала для поддержания православия среди населения этого края. Постройка православных церквей, учреждение русских школ, поддержка русского языка — вот главные цели ее деятельности на этом поприще. Л.И. Рикорд известна еще, как составительница нескольких рассказов из своих воспоминаний, помещенных в «Русской Старине»; среди них находим: «Воспоминания Л.И. Рикорд о пребывании в Константинополе в 1830 году», «Воспоминания Л.И. Рикорд». Она же написала биографический очерк своего мужа, предназначив его для воспитанников Мореходного Училища, получивших премию имени адмирала П.И. Рикорда. Кроме того, Л.И. Рикорд издала: «Записки о плавании к Японским берегам в 1812 и 1813 годах и о сношениях с японцами» своего мужа, адмирала Рикорда. Она также весьма известна своей благотворительностью, так что во многих благотворительных учреждениях Петергофа, Ораниенбаума и Петербурга она своими вкладами оставила по себе вечную память. Л.И. Рикорд скончалась в глубокой старости, в Петергофе, 26 июня 1883 года, на 89 году жизни, и погребена в Александро-Невской Лавре».