Задверье - Нил Гейман

– Люди почему-то считают, что мера или острота боли зависят от силы удара. Дело не в том, насколько силен удар. Дело в том, куда он придется. Я хочу сказать, сравнительно слабенький тычок…

…что-то врезалось в левое плечо Ричарда. Рука у него онемела, а плечо будто вспыхнуло болью. Перед глазами возникли пурпурные с белым круги. Вся его рука до кончиков пальцев словно горела огнем и одновременно оцепенела от холода, точно кто-то поглубже воткнул ему в мышцу электрод и до отказа вывернул регулятор напряжения. Он заскулил. А голос мистера Вандермара продолжал:

– …но боли это приносит ровно столько же, сколько это… а ведь удар тут много сильнее…

Ботинок ударил Ричарду в бок, точно пушечное ядро. Он услышал собственные вопль и всхлип и пожалел, что не знает, как заставить себя замолчать.

– Ключ у меня, – услышал он голос д'Вери.

– Будь у вас швейцарский армейский нож, – любезно сказал Ричарду мистер Вандермар, – я мог бы показать вам, как использовать все его приспособления. Даже открыватель для бутылок и маленькую лопатку для извлечения камней из лошадиных копыт.

– Оставьте его, мистер Вандермар. Для швейцарских армейских ножей еще будет достаточно времени. Талисман у нее?

Обшарив карманы д'Вери, мистер Круп извлек резную обсидиановую фигурку: крохотного Зверя, которого дал ей ангел.

– А как же я? – Негромкий вопрос Охотника прозвучал резко и звонко. – Где моя плата?

Мистер Круп фыркнул, потом все же швырнул ей длинный предмет в брезенте, который она поймала одной рукой.

– Доброй охоты, – пожелал мистер Круп.

На том они с мистером Вандермаром, зажав между собой д'Верь, зашагали вниз по извивающейся под уклон Улице-Вниз. Лежа на камнях, Ричард смотрел им вслед, чувствуя, как от сердца к голове, рукам и ногам кругами распространяется ужасное отчаяние.

Опустившись на колени в пыли, Охотник начала расстегивать ремни на футляре. Глаза у нее расширились, даже загорелись от предвкушения.

Лежа скорчившись на боку, Ричард наблюдал за ее руками.

– Что это? – спросил он. – Тридцать серебреников?

Она медленно извлекла предмет из брезентового ложа, ее пальцы гладили его, ласкали. Любили.

– Копье, – просто сказала она.

Оно было изготовлено из металла цвета бронзы, но это была не бронза. Длинный наконечник загибался как у криса и был на одной стороне острым, на другой зазубренным. Гримасничающие лица были вырезаны на древке, зеленом от ярь-медянки и украшенном странными орнаментами и диковинными завитушками. От острия наконечника до втулки древка оно было около пяти футов длиной. Охотник касалась его почти боязливо, будто это была самая прекрасная вещь, какую она когда-либо видела.

– Ты предала д'Верь ради копья, – сказал Ричард.

Она промолчала. Лизнув розовым языком кончик пальца, она нежно провела по лезвию, проверяя режущий край, и улыбнулась тому, что почувствовала.

– Ты собираешься меня убить? – Он сам удивился, сообразив, что больше не боится смерти – во всяком случае, такой.

Тут она повернула голову и посмотрела на него. Он никогда прежде не видел ее такой: такой оживленной, такой приподнятой, такой прекрасной, такой опасной.

– И какой же тут труд, какое же для меня удовольствие в том, чтобы охотиться на тебя, Ричард Мейхью? – спросила она с живой и яркой улыбкой. – Мне предстоит завалить добычу покрупнее.

– Это копье для охоты на Великого Лондонского Зверя, да?

Она посмотрела на копье так, как ни одна женщина никогда не смотрела на Ричарда.

– Говорят, перед ним ничто не может устоять.

– Но ведь д'Верь тебе доверяла. Я тебе доверял.

Улыбка сползла с ее лица.

– Хватит.

Медленно-медленно боль начала спадать, превратившись из жгучей в тупую ноющую. В плече, боку и колене.

– И на кого же ты работаешь? Куда ее повели? Кто за всем этим стоит?

– Скажи ему, Охотник, – прохрипел маркиз де Карабас. Он стоял, нацелив на Охотника арбалет. Его широко расставленные ноги твердо упирались в землю, лицо было неумолимо.

– То-то я удивлялась, действительно ли ты так мертв, как утверждали Круп и Вандермар, – даже не повернув головы, отозвалась Охотник. – Ты всегда производил впечатление человека, которого трудно убить.

Он наклонил голову, изображая ироничный поклон, но его взгляд все так же был прикован к Охотнику, арбалет не дрогнул.

– И вы производите на меня то же впечатление, моя дорогая леди, – ответил он, перейдя на саркастичное «вы». – Но болт из арбалета в горло и падение с нескольких тысяч футов могут доказать, что я не прав, а? Положи копье и отойди.

Мягко, любовно она опустила копье на землю, потом выпрямилась и отступила на два шага.

– Собственно говоря, можешь ему сказать, Охотник, – посоветовал маркиз. – Сам я знаю. Выяснил на собственной шкуре. Скажи ему, кто за всем этим стоит.

– Ислингтон.

Ричард затряс головой, словно пытался отогнать муху.

– Не может быть. Я же видел Ислингтона. Он же ангел. – А потом почти в отчаянии спросил: – Но почему?

Маркиз не отводил глаз от Охотника, и арбалет даже не шелохнулся.

– Хотелось бы знать. Но Ислингтон – в конце этой Улицы-Вниз, он же затеял эту грязную игру. А между нами и Ислингтоном – лабиринт и Зверь. Возьми копье, Ричард. – И опять перешел на сардоническое «вы»: – Прошу, Охотник, после вас.

Ричард подобрал копье, а потом неловко оперся на него, как на посох, и кое-как встал на ноги.

– Ты хочешь взять ее с собой? – недоуменно спросил он.

– А ты бы предпочел иметь ее за спиной? – сухо ответил вопросом на вопрос маркиз.

– Ты мог бы ее убить, – сказал Ричард.

– И убью, если другого выбора не будет, – отозвался маркиз, – но я терпеть не могу устранять что-либо до того, как это станет строго необходимо. И вообще смерть – это ведь раз и навсегда, не так ли?

– Разве? – в свою очередь ответил вопросом на вопрос Ричард.

– Как повернется, – пожал плечами маркиз де Карабас. И они пошли вниз.

Много часов они шли в полном молчании. Все вниз и вниз по спиралью уходящей в темноту каменной дороге. Ричарда все еще донимала боль. И не только физическая. Хромая, он переживал странное смятение ума и тела: саднило сознание поражения и предательства, того, что он едва не лишился жизни от поцелуя Ламии, а на это накладывались боль от нанесенных мистером Вандермаром увечий и испытание на доске в начале пути – от всего этого он чувствовал себя полной развалиной. А еше – и от этого становилось только хуже – он был уверен, что все испытания предыдущего дня бледнели, превращаясь в нечто малое и незначительное по сравнению с тем, что выпало на долю маркиза. Поэтому он молчал.