Рикошет - Сандра Браун

— Наполи шантажировал вашу жену, — сказал Жерар. Судья тяжело вздохнул.

— Выходит, что так. А раз он прислал конверт мне, он и меня собирался шантажировать.

— Вы не знали, что миссис Лэрд была знакома с Савичем?

Вопрос Диди задел вспыльчивого судью.

— Разумеется, нет.

На всех снимках они были полностью одеты. Несколько кадров были сделаны на улице, хотя фона было так мало, что определить местоположение было невозможно. Никакой интимности. Наоборот, скорее напряженность, натянутость разговора. Никакой «клубнички», пожалуй, ничего компрометирующего в этих фотографиях не было. За исключением того, что жена широко известного судьи была заснята вместе с крупнейшим преступником. А это само по себе уже было скандалом.

— Мне кажется…

— Прошу вас, судья, — сказал Жерар, чтобы подбодрить замолчавшего Лэрда.

— Мне кажется, Наполи погиб… из-за… этого знакомства, когда следил за Элизой. Увидел ее с Савичем, и встречи с Коулманом Гриэром показались ему менее важными. — Он взглянул на фотографии и сразу же отвел взгляд. — Наполи понял, что эти фото могут нанести нам гораздо больший вред. И попытался сорвать куш.

— Троттер был его курьером, — сказала Диди. Судья вздрогнул, как от боли.

— Наверное. Случайно или намеренно — мне ближе первое, — Элиза нарушила этот план.

— Она бы успела спрятать такой конверт с фотографиями за то время, пока вы, услышав выстрелы, спускались в кабинет?

Судья чуть заметно кивнул.

— Она могла сунуть их куда-нибудь, чтобы позднее забрать. Я несколько раз заставал ее в кабинете. Она что-то искала, и было видно, что мой приход ее напугал. Какое-то виноватое выражение лица. Теперь я понимаю. — Он немного помолчал в задумчивости, потом прибавил: — Наверное, она уничтожила те фото, что доставил Троттер. Но Наполи не был бы Наполи, если бы не оставил себе копии. Вот эти.

— В ту ночь, на мосту, Наполи сказал ей, что переслал вам фотографии, — догадался Жерар.

— Думаю, она впала в ярость и…

— И застрелила его из вашего пропавшего пистолета двадцать второго калибра, — закончила Диди вместо него.

Судья закрыл лицо ладонями и заплакал.

— Нам позвонить кому-нибудь? — мягко спросил Жерар.

Не отнимая рук от лица, судья помотал головой. Он не произнес ни слова.

Жерар кивнул на дверь, детективы поднялись.

— Думаю, ему нужно побыть одному, — сказал капитан своим подчиненным, когда они вышли из кабинета Дункана.

— Веселенькие новости ему пришлось проглотить, — сказал Уорли. — Ладно, Наполи, но Савич? Вот чума. И каким боком он в этом деле?

Ответа на этот вопрос у Дункана не было. Он пытался отогнать на редкость неприятную мысль: возможно ли, что Элиза была подослана к нему Савичем? Он вспомнил, как глумливо Савич потешался над его очевидным интересом к этой женщине. Была ли она тем самым тайным оружием Савича, которое Дункан так боялся не заметить, пока не будет слишком поздно? Тем оружием, что уничтожит его?

Его мысли прервал Жерар.

— Прежде всего я должен поговорить об этом с шефом; хотя, кажется, пора еще раз потрясти Горди Балью. — Он попросил Диди вызвать Горди бесплатного адвоката и назначить допрос. — Надо поговорить с ним как можно скорее, — добавил он, когда она повернулась, чтобы уйти. — Сегодня вечером. Дай ему это понять.

— Есть.

— Кажется, на этот раз маленький засранец говорит правду, — заметил Уорли. — Кто бы мог подумать?

Из кабинета Дункана вышел судья. Глаза у него были влажные и покрасневшие.

— Я хотел бы сам рассказать об этом шефу Тэйлору. Билл, вы меня проводите?

— Конечно.

— Благодарю вас.

— Вам, судья, не поздоровится, когда обо всем узнают, — сказал Жерар.

— Отлично понимаю. И все же эти фотографии доказывают со всей очевидностью только то, что Элиза говорила с Савичем. Ничего криминального в снимках нет. Никакого секса. Возможно, я их неправильно датировал. Что, если они были сделаны несколько лет назад, еще до того, как Элиза познакомилась со мной?

Жерар выразительно посмотрел на Дункана, давая ему понять: в его обязанности входит развенчать предположения судьи.

— Честно говоря, судья, есть свидетель, который видел миссис Лэрд с Савичем в клубе, где она раньше работала. Они встречались всего за несколько дней до ее исчезновения.

Судья отшатнулся:

— Как? Недавно?

— Так он говорит.

— Кто это?

— Парень, которого недавно посадили за нападение, — ответил Дункан.

— Вам давно это известно? Почему мне ничего не сообщили?

— Этот человек — уголовник со стажем, — вмешался Жерар. — Шеф Тэйлор принял его рассказ за попытку получить вашу награду или, вероятно, смягчение приговора. И он просил не тревожить вас этой историей, пока у нас не появятся доказательства.

— Хотя, — сказал Дункан, — его долго допрашивали, и он клянется, что сказал правду. Если это так… — Он проглотил комок, подступавший к горлу. — Если это так, Савич, возможно, связан с исчезновением вашей жены.

— Этот заключенный… как его зовут? — воскликнул судья, оживившись.

— Горди Балью.

— Если он связан с Савичем, он может знать больше, чем рассказывает. Он может знать, где Элиза.

Наблюдать за этим воодушевлением было еще тяжелее, чем за предшествовавшим ему горем. Если жена отыщется, ей предъявят обвинение в убийстве Наполи. Кажется, судья про это забыл. Или ему было все равно, главное — увидеть ее живой.

Жерар попытался поддержать его оживление.

— Кто уж сумеет добыть из Горди информацию, так это Дункан. Можете прийти полюбоваться, как он будет его допрашивать.

— Не будет, — подойдя ко всем, сказала Диди, но смотрела при этом на Дункана. — Примерно час назад Горди Балью вскрыл себе сонную артерию зубцами пластиковой вилки. Он мертв.

Сообщение Диди всех словно придавило. Уорли вернулся к своему столу и принялся рыться в ящиках в поисках сигареты, спрятанной на случай отчаянной необходимости.

Жерар сел на край стола и бессмысленно уставился в пол.

Судья, казалось, не понял значения самоубийства Горди.

— Но у вас остался Савич. Почему бы не пойти и не спросить его обо всем прямо?

Дункану показалось, что он сейчас задохнется в этой комнате. Сначала фотографии, на которых Элиза вместе с Савичем. Затем мучительная догадка, что его соблазнение было подстроено Савичем. А теперь смерть Горди Балью.

И хотя ему хотелось долго материться по поводу каждого из этих открытий, каким-то образом он сумел действовать спокойно и непредубежденно, как и полагалось. Но замечание судьи привело его в ярость.