Роман Ким - Александр Куланов

Следователю нужна была конкретика, и подследственный охотно сыпал мелкими фактами: деньги на поездку в Москву ему передал Хироока, работавший в «Тохо», перед отъездом в консульстве с напутственным словом провожал некто Вакаса. «Во время интервенции ходил в офицерской форме», — многозначительно добавляет Мотоно-Ким[337].

В Москве он работал, конечно, уже на нового резидента — Отакэ. Именно с его согласия он выдал «настоящих» преступников: профессора Михаила Попова, позже расстрелянного за шпионаж, Павла Шенберга и японского коммуниста Кодама. Цель: «создать благоприятные условия и предпосылки внедрения Кима в аппарат ОГПУ». В 1925 году, когда эти условия были созданы, второй секретарь только что открытого посольства Японии в Москве Сасаки Сэйго (полковник) передал Роману «привет от Ватанабэ», напомнил об осторожности («японский Генеральный штаб возлагал на Кима большие надежды») и предложил начать, не торопясь, работать. Все, что было достигнуто Романом Кимом за следующие семь лет, по версии Мотоно Кинго, стало выполнением именно этой задачи.

Интересно, что и в этом случае Мотоно-Ким особо выделил работу с военным атташе подполковником Комацубара. С ним его в 1927 году познакомил другой разведчик — Юхаси на своей даче близ станции Удельная в Подмосковье. Правда, с Комацубара состоялись всего два свидания, во время которых подполковник посоветовал Киму быть осторожнее, а тот передал разведчику информацию о методах работы ОГПУ, за исключением факта перлюстрации дипломатической корреспонденции, о котором сам Мотоно-Ким тогда еще не знал.

До сих пор особое впечатление производит описанная Кимом техника организации встреч с японскими разведчиками. Так, с помощником военного атташе Ямаока местом рандеву был определен вход в здание «Межрабпомфильма» у Петровского парка. В день встречи Киму на службу звонила женщина, говорила какие-то пустяки и вешала трубку. Это был предварительный сигнал готовности. Через некоторое время звонил мужчина, говоривший по-английски: «Пять (или сколько-то) часов. Это больница? Ах, нет? Извините!» Пароль означал, что встреча должна была состояться в условленном месте на три часа позже названного по телефону времени. Увидев Ямаока у здания «Межрабпомфильма», Ким уходил в парк — тогда еще довольно густой — и там ждал разведчика для беседы.

Не менее убедительно выглядели и списки вопросов, интересовавших японскую разведку: дислокация войск пограничной охраны ОГПУ, данные о предстоящих агентурных комбинациях против японской разведки, прикрытие настоящих японских разведчиков путем приковывания внимания ОГПУ к «чистым» японцам. Особенно интересовали японцев оперативные комбинации против них в Маньчжурии, агентурные разработки против японцев и дело Ивана Перекреста — пожалуй, самой загадочной личности в истории советской разведки на Дальнем Востоке, непосредственно причастной к добыванию «Меморандума Танака». В свою очередь, Ямаока обещал не чинить Киму препятствий в его деятельности по изъятию секретных документов из сейфов японского военного атташата (Ямаока заявил, что ему известно об этом и полученные таким путем документы являются специальной организованной японским Генеральным штабом дезинформацией), содействие в «вербовке» любого японца, чья кандидатура будет согласована с Токио. И снова особое внимание: это японцы предложили Киму начать и «всемерно развивать» дезинформационные комбинации в отношении военных атташе. Помимо Комацубара и Ямаока, Мотоно-Ким вплоть до ареста поддерживал такие же отношения с военными атташе Кавабэ, Хата, Кавамото.

Это Мотоно-Ким завербовал начальника контрразведки Гая и начальника 6-го отделения Николаева-Рамберга. Гая «взяли на шантаже» в мае 1936-го: показали секретные документы с его подписью и предложили сотрудничество. Николаев-Рамберг сдался еще в 1935-м: тоже шантаж и «аморалка».

В случае же начала войны Роман Николаевич должен был выполнять «особую работу» — полностью парализовать контрразведку НКВД на японском направлении[338].

Неудивительно, что таким образом составленное «признание» работает до сих пор и некоторые авторы, занимающиеся историей противоборства спецслужб Советского Союза и Японии, и сегодня считают Романа Кима японским шпионом: уж очень убедителен он был в своих показаниях 1937 года.

Уже после того, как Сталин узнал, кто именно «возглавлял» в НКВД японских шпионов, Ким продолжал «колоться» и набивать себе цену. 23 мая он заявил на допросе: «Я предназначался японским Генеральным штабом главным образом для разведывательной работы для “хидзиодзи” (чрезвычайного периода в военное время). Пользуясь своими возможностями, освещал факты вербовок советских граждан в окружении японцев, организацию наружного наблюдения за наиболее подозрительными японцами, передал в атташат список агентуры, подставленной японцам, сообщал сведения из ежедневных секретных рапортов Особого отдела наркому внутренних дел. Передал атташе Хата список советских граждан, годных для вербовки. Вместе с дезинформацией передавал военным атташе через агента “Тверского” настоящие данные — о дислокации авиационных бригад, постройке укрепрайонов» и т. д. «Японская агентура, которая была приобретена органами ОГПУ — НКВД по линии военного атташата, по существу была для НКВД подставлена…» Поездка в Прагу в 1936 году за материалами от Мидзуно была лишь предлогом для встречи с японским военным атташе в Германии генерал-майором Осими. Встреча не состоялась, так как Осими был занят вопросом заключения германо-японского пакта. Зато на обратном пути в Варшаве на вокзале переговорил с военным атташе Японии в Польше генерал-майором Савада. Тот сообщил об «энергичной разведывательной работе на Одессу и вообще юг СССР через Румынию» и предупредил о приезде в СССР своего агента — польского журналиста Оссендовского. Когда он выйдет на связь, паролем будет фраза «“Земля есть шар”, сказанная по-гречески. Но Оссендовский так и не объявился»[339].

Ежов и Сталин были озадачены. По всему выходило, что верхушку НКВД, работавшую еще при Дзержинском, Менжинском, Ягоде, надо расстрелять. Не все шпионы, это ясно — чего в тюрьме только не наговоришь на себя, чтобы перестали хотя бы бить резиновыми палками по пяткам, но предатели — все, это точно. Через неделю, 2 июня, выступая на расширенном заседании Военного совета при Наркомате обороны СССР, Сталин даже не с раздражением, а скорее с некоторым удивлением бросил в зал: «Наша разведка по линии ГПУ возглавлялась шпионом Гаем, и внутри чекистской разведки у нас нашлась целая группа хозяев этого дела, работавшая на Германию, на Японию, на Польшу сколько угодно, только не для нас. Разведка — это та область, где мы впервые за двадцать лет потерпели жесточайшее поражение»[340].