Дипломатия - Генри Киссинджер

К концу первого десятилетия XX века баланс сил выродился во враждебные коалиции, негибкость которых была сродни отчаянному пренебрежению теми факторами, которые содействовали их созданию. Россия была связана с Сербией, кишевшей националистическими и даже террористическими группировками, которая ничего не теряла и поэтому не испытывала никакой озабоченности в связи с риском всеобщей войны. Франция предоставила карт-бланш России, стремящейся восстановить самоуважение после русско-японской войны. Германия точно то же самое сделала для Австрии, отчаянно защищавшей свои славянские провинции от агитации, идущей из Сербии, в свою очередь, поддержанной Россией. Страны Европы позволили себе стать заложниками своих безрассудных балканских сателлитов. И вместо того чтобы сдерживать необузданные страсти этих стран, обладающих ограниченным чувством глобальной ответственности, они позволили, чтобы их втянули в паранойю ощущения того, что их беспокойные партнеры могут поменять союзы, если они не получат то, что они хотят. В течение нескольких лет кризисы удавалось преодолевать, хотя каждый последующий приближал неизбежное столкновение. А реакция Германии на появление Антанты-Тройственного согласия доказывала ее упрямую решимость повторять одну и ту же ошибку вновь и вновь; каждая проблема превращалась в испытание мужественности с целью доказать, что Германия решительна и сильна, в то время как ее оппонентам не хватает решимости и мощи. И тем не менее с каждым немецким вызовом узы, связывавшие Тройственное согласие, скреплялись все крепче.

В 1908 году разразившийся международный кризис по поводу Боснии и Герцеговины заслуживает отдельного рассказа, так как он является наглядной иллюстрацией исторической тенденции к повторениям. Босния и Герцеговина всегда была захолустьем Европы, ее судьба оказалась в двусмысленном состоянии на Берлинском конгрессе, потому что никто по сути не представлял себе, что с ней делать. Эта ничья земля, лежащая между Оттоманской и Габсбургской империями, где жили католики, православные и мусульмане, а население состояло из хорватов, сербов и мусульманских народностей, она никогда не была не только государством, но и даже самоуправляющейся территорией. Она лишь казалась управляемой, если ни от одной из групп не требовалось подчиниться другим. В течение 30 лет Босния и Герцеговина находилась под турецким сюзеренитетом, под управлением Австрии, а также имела местную автономию. Какое-то время не возникало каких-либо серьезных проблем для этого многонационального соглашения, которое оставляло вопрос окончательного суверенитета нерешенным. Австрия выжидала 30 лет, чтобы решиться на прямую аннексию, так как страсти многоязычной смеси были слишком сложными, что даже австрийцам было нелегко в них разобраться, несмотря на их большой опыт управления среди хаоса. И когда они, в конце концов, аннексировали Боснию и Герцеговину, то сделали это скорее ради того, чтобы выиграть очко у Сербии (и косвенно России), а не для того, чтобы достичь какой-либо логически последовательной политической цели. В результате Австрия нарушила зыбкий баланс, ведущий к ненависти.

Тремя поколениями позднее, в 1992 году, те же неудержимые страсти прорвались наружу в связи с возникновением сходных проблем, что повергло в изумление всех, кроме непосредственно связанных с ситуацией фанатиков, а также тех, кто хорошо знаком с весьма нестабильной историей этого региона. И вновь резкое изменение управления превратило Боснию и Герцеговину в кипящий котел. Как только Босния была объявлена независимым государством, все национальности набросились друг на друга в борьбе за главное положение, причем сербы стали сводить старые счеты особенно зверским образом.

Пользуясь слабостью России после русско-японской войны, Австрия легкомысленно воспользовалась секретным приложением 30-летней давности, заключенным в ходе Берлинского конгресса, по которому все державы разрешали Австрии аннексировать Боснию и Герцеговину. С той поры Австрия вполне довольствовалась фактическим контролем, поскольку ей не хотелось приобретать новых славянских подданных. Однако в 1908 году Австрия пересмотрела то решение, опасаясь, что империя может распасться под воздействием сербской пропаганды, и полагая, что ей нужен какой-то конкретный успех, чтобы продемонстрировать свое превосходство на Балканах. За прошедшие три десятилетия Россия утратила свое господствующее положение в Болгарии, а «Союз трех императоров» распался. Небезосновательно Россия была возмущена и оскорблена тем, что почти позабытое соглашение было вытащено на свет, чтобы позволить Австрии приобрести территорию, освобожденную в результате русской войны!

Но одно только возмущение не гарантирует успеха, особенно когда его объект уже завладел соответствующим призом. Впервые Германия откровенно и открыто поддержала Австрию, дав понять, что готова пойти на риск европейской войны, если Россия выступит против аннексии. Затем, нагнетая дополнительное напряжение, Германия потребовала официального признания Россией и Сербией действий Австрии. России ничего не осталось, как проглотить это унижение, поскольку Великобритания и Франция еще не были готовы участвовать в войне из-за Балкан, и поскольку Россия была не в состоянии воевать одна после поражения в Русско-японской войне.

Германия, таким образом, встала на пути России, да еще в районе, где у нее никогда не было жизненно важных интересов — фактически там, где Россия прежде всегда могла рассчитывать на Германию в обуздании амбиций Австрии. Германия продемонстрировала не только собственное безрассудство, но и серьезнейшее забвение исторической памяти. Всего лишь полстолетия назад Бисмарк точнейшим образом предсказал, что Россия никогда не простит Австрии унижения в Крымской войне. Теперь Германия совершала ту же самую ошибку, усугубляя разрыв с Россией, начатый на Берлинском конгрессе.

Унижать великую страну, но при этом ее не ослабив, это всегда опасная игра. Хотя Германия считала, что учит Россию ценить важность германской доброй воли, Россия решила никогда не допускать, чтобы ее заставали врасплох. Таким образом, две великие континентальные державы стали играть в игру, именуемую на американском сленге «трус», когда два водителя едут на своих машинах друг другу лоб в лоб, при этом каждый надеется, что другой струсит и отвернет в последний момент, а также рассчитывает на крепость собственных нервов. К сожалению, в эту игру в Европе перед Первой мировой войной уже играли несколько раз по разному поводу. Всякий раз столкновение предотвращалось, всеобщая уверенность в конечной безопасности подобной игры усиливалась, заставляя всех позабыть, что единственная неудача может повлечь за собой непоправимую катастрофу.

Германия, как будто желая быть абсолютно уверенной в том, что не упустила возможность подразнить очередного потенциального противника, или дала всем им достаточный повод сплотиться еще теснее для самообороны, бросила очередной вызов Франции. В 1911 году Франция, фактически взявшая в свои руки гражданское управление Марокко, отреагировала на местные беспорядки, направив войска в Фес, откровенно нарушив Альхесирасское соглашение. Под бешеные аплодисменты немецкой националистической прессы кайзер отреагировал на это посылкой канонерки «Пантера» в марокканский порт Агадир. «Ура! Дело сделано! — писала 2 июля 1911 года «Райниш-Вестфалише цайтунг». — Наконец-то действие, освободительный акт, который должен рассеять облако пессимизма повсюду»[259]. «Мюнхенер нойесте нахрихтен» рекомендовала правительству двигаться вперед изо всех сил, «даже если в результате подобной политики сложатся обстоятельства, которые мы не сможем предугадать сегодня»[260]. То, что германская пресса считала тонкостью, на самом деле было подталкиванием газетой Германии к войне из-за Марокко.