Мертвые сраму не имут - Игорь Болгарин

– Это ей не грозит, – улыбнулась Нина.

– Ты меня почти успокоила. Она будет пасти этих наших… индейцев…

– Индюшек!

– …и выйдет замуж за такого же нищего, как и мы с тобой. И до глубокой старости мы будем наслаждаться пением муэдзинов, – и, помолчав, добавил: – Грустная история.

Красильников пришел в банк в сумерках. Болотов уже начинал волноваться: его сразу по приезде предупреждали, что Константинополь – город неспокойный и по вечерам по нему лучше не гулять. К тому же эта попытка ограбления банка. Кольцов тоже сердился на него за опоздание.

Увидев мрачного Кольцова, Красильников стал сварливо оправдываться:

– Не ставь меня к стенке, начальник! Заблудился! – и, перейдя на нормальный тон, добавил: – Понимаешь, мне показалось, что тот мужик за нами увязался.

– Какой еще мужик?

– Ну, тот феодосийский бандит. Тот тоже как-то чудно ходил, с подскокцем… Жмухарев, Жмыхарев…

– Жихарев, – напомнил Кольцов. – Я его, хоть и мельком, но вроде тоже хорошо разглядел. Уцелел, гад?

– Не сомневайся, Паша, это он. Ты идешь, гляжу, он за тобой. С той еще улицы, куда ты на встречу ходил.

– Де-Руни.

– Ну да. Я – за угол, пропустил его. Думаю, дай другой улицей на него выйду, разгляжу. Кругом заборы. Назад вернулся, ни тебя, ни его. Побегал по переулкам – нет. И куда идти, не знаю. Пошел наугад, опять вышел к Золотому Рогу. А спросить боюсь, чтоб не накликать подозрение. Случайно вышел… как она? На рю де-Пера. Тогда уж вспомнил, как наш банк найти.

– Ну, и хорошо, что погулял, – выслушав покаянную исповедь Красильникова, сказал Кольцов. – Город немного изучил. Это нам сейчас может очень даже пригодиться.

– Не, я для города не очень гожусь, – вздохнул Красильников. – Я в ауле вырос.

– Помню: Донузлав.

– У нас там две улицы, четыре переулка. И мечеть отовсюду видать.

– Вообще-то ты прав, Семен, – согласился с Красильниковым Кольцов. – Глупое это дело – друг за другом ходить. Предложил для перестраховки. Видимо, в юности слишком много Пинкертона с Ником Картером начитался. Отменяю. С завтрашнего дня новую жизнь начнем, – и решительно добавил: – Иди, устраивайся. Эту ночь еще здесь проведем, а завтра надо куда-то на окраины перебираться.

– Вот так сразу? – неохотно спросил Красильников.

– А чего ждать? Когда нас этот бандит Врангелю сдаст?

И уже когда улеглись в отведенной им Болотовым комнате, Красильников продолжил начатый разговор:

– А может, рыбья холера, на время нам ретироваться в Новую Некрасовку? Пересидим какое-то время.

Кольцов долго молчал, затем задумчиво ответил:

– Конечно, это было бы лучше: исчезнуть на какое-то время. Но только нет у нас с тобой никакого времени. Мы оказались здесь в самый подходящий момент: Слащев в аккурат сейчас стоит на раздорожье. Если армия покинет Турцию, что ему здесь делать? В эти самые дни он примет какое-то решение. Если нас здесь не будет, он, конечно, тоже куда-то уедет. Но почти наверняка не в Советскую Россию. А он сейчас – именно, сейчас – очень там нужен. С ним мы положим на лопатки весь врангелевский агитпроп.

– И что ты предлагаешь? – спросил Красильников.

– Предлагаю быть осторожными и продолжать работу со Слащевым. Но также не спускать глаз с Жихарева. Не думаю, что он так легко свою добычу бросит. Ты же понимаешь, какой капитал он может себе наварить за нашу поимку? Поэтому будет сейчас денно и нощно землю носом рыть.

После двух рейсов «Решид-Паши» поток желающих вернуться домой, в Советскую Россию, почти прекратился. Врангель был доволен: его агитпроп успешно справился с поставленной задачей. Листовки о зверствах большевиков в Крыму и размноженные письма вернувшихся домой с описанием жестокого с ними обращения советских властей возымели свое действие. Третье отплытие «Решид-Паши» из Константинополя в Россию по инициативе Лиги Наций, которое намечалось вскоре, состоялось недели через три и увезло в Россию меньше полутора тысяч репатриантов и беженцев. К четвертому рейсу на набережной собралось всего человек пятьдесят, и штабной подполковник Кузьмин, посланный наблюдать за происходящим, глумливо предложил беженцам и солдатам вернуться в места их пребывания, доложиться начальству и покаяться.

Докатившиеся до Врангеля вести о Кронштадтском восстании, а потом и о выступлении на Тамбовщине и в некоторых других губерниях подогрели его надежды. Он воспрял духом, подумал: «Хороший знак. Надо немного подождать, пусть огонь борьбы с большевиками охватит всю Россию…»

Но восстания и мятежи были довольно быстро подавлены. И тогда он решил, что выступить следует осенью, сейчас же продолжать готовиться к походу. За это время большевики наделают много новых ошибок, окончательно восстановят против себя население. И когда осенью он вновь ступит на родную землю, мятежи охватят уже всю страну, и ему, Врангелю, останется только возглавить эту пылающую гневом стихию.

Так летом с турецких берегов виделось Врангелю ближайшее будущее.

Впрочем, слухи о брожениях и недовольстве в армии иногда до него доносились. Но он либо не обращал на них внимания, либо оправдывал это тем, что солдаты просто устали ждать. И время от времени он переназначал время начала похода на Россию: сперва – на лето, а потом уже – и на осень.

Он несколько раз побывал в Галлиполи, и под бодрый, но будоражащий память марш «Прощание Славянки» принимал парады. И каждый раз был доволен состоянием и боеспособностью корпуса, которым командовал Кутепов.

И вдруг словно гром среди ясного неба до Врангеля докатился слух о серьезных брожениях в воинских подразделениях кубанских, донских и терских казаков, частично размещенных на отшибе, на дальнем острове Лемнос. Связь с ними была нерегулярной и редкой. Недовольство казаков поддержал кубанский атаман Вячеслав Науменко.

У Врангеля с Науменко были довольно сложные отношения. Своенравный и грубоватый атаман не всегда ладил с командующим и зачастую поступал вопреки его советам и даже приказам. Уже после Крыма, когда встал вопрос объединения всех казаков под единым командованием, на Лемносе собрался Казачий Круг. Врангель предложил на должность атамана генерал-лейтенанта Фостикова. Науменко не поддержал тогда Врангеля, но Фостикова все же выбрали. Однако прошло совсем немного времени, и Науменко, втайне от Врангеля, собрал новый Казачий Круг и отстранил Фостикова.

Но все это – следствие предыдущих встреч Науменко с Врангелем. После неудачной высадки Улагаем десанта на Кубани Врангель сказал Науменко: «Не умеете, не брались бы. Должны же вы наконец понять, что сами ничего не можете. В следующий раз подбросим вам в помощь не казаков, у них поучитесь». Это было унизительное оскорбление, которое Науменко не мог Врангелю простить.