Любовь - Рихард Давид Прехт

Штернберг различает 26 образцов фильмов о любви. В истории психологии любви эта идея продолжает традицию «любовных карт» Джона Мани. Как нацарапанные в детстве карты, показывающие, на ком или на чем я стою, так любовный фильм превращает эту карту в реальную историю — в историю с жестко расписанными ролями и так же твердо установленными ожиданиями и ожиданиями ожиданий.

Подобно Мани, Штернберг считает, что этот выбор происходит весьма рано. Домашний фильм или мелодрама, решается, самое позднее, в пубертатном периоде. К мыслимым сценарным жанрам Штернберг относит не только сказки, офисные фильмы и семейные комедии. Возможны также военные и научно-фантастические фильмы. И чем больше схожи наши кинематографические вкусы, чем ближе они к нашей жизни, тем лучше мы подходим друг другу. При этом не имеет значения, какие роли мы играем в этих фильмах — главное, чтобы совпадали жанры. Чем точнее мы знаем, в какой ленте мы вместе играем, тем яснее представляем себе наши роли и наши отношения.

Штернберг оставляет без внимания вопрос о том, откуда мы знаем сценарии наших фильмов. Но нет сомнения, что для того, чтобы перенять и усвоить жанр, надо сначала стать его потребителем. Кто не знает сказок, из того выйдет плохой сказочный принц!

Истинное влияние на формирование сценариев сочетания детских переживаний и образцов, увиденных в кино и по телевизору, остается не вполне ясным. Кроме того, мы незнаем, действительно ли мы всю жизнь следуем одному и тому же заданному в ранней юности сценарию. Определяется ли выбор сценария особыми отношениями с партнером, который побуждает нас к смене манеры поведения, или этого не происходит? Не только наш собственный внутренний образ, но и наши качества и черты могут испытывать на себе влияние партнера. Влюбленный, который к тому же тесно общается с партнером, незаметно перенимает его жесты, обороты речи и выражения. В психологии рамки этого так называемого «эффекта хамелеона» описаны пока не очень четко. Но бывает и так, что партнеры не только подражают друг другу. Часто мы входим в образ или в роль, которую отводит нам партнер — будь то в хорошем или плохом смысле. Нередко трудно понять, где свой собственный внутренний образ, а где чужой.

Подход «или-или» Штернберга с его 26 сценариями любовных фильмов представляется несколько схематическим. Разве невозможен такой вариант, когда я держу в голове различные сценарии, сюжеты которых плохо увязываются друг с другом: например, сценарий семейного фильма и приключенческого фильма? Комедии и мелодрамы? Может быть, я не могу ограничиться одним фильмом, который сделал бы меня полностью счастливым?

Но главный вывод исследования Штернберга представляется вполне правдоподобным: наши представления о любви составляются под влиянием эпоса, театральных спектаклей или — в наше время — кинематографа. Вполне вероятно, что по крайней мере элементы жанров вкраплены в наши представления о самих себе и о партнерах. Эти жанры, в свою очередь, придумываются в окружающем нас мире, в частности в кино и на телевидении. Что бы мы ни воображали своим оригинальным жанром, его сценарии приходят к нам извне. Едва ли найдется человек, способный самостоятельно повторить изречения романтиков. Кто дарит любимой красные розы, опускается перед невестой на колени во время свадьбы или устраивает ужин при свечах, тот наверняка видел все это сотни, если не тысячи раз. Если же человек преподнесет возлюбленной рододендрон или вместо того чтобы встать на колени, сделает книксен, то это будет воспринято не как оригинальность, а как странное чудачество.

Интересный вопрос: сериалы вроде «Элли Мак-бил» или «Секс в большом городе» подхватывают тренды или создают их? Ответ на него еще предстоит найти, но пока ясно одно: такие фильмы по меньшей мере усиливают тренды, перерабатывают их и представляют на обозрение миллионам людей. На самом деле то, что мы считаем своим собственным романтизмом, является картиной, подсмотренной нами у родителей или друзей, или в кино и по телевидению. То, что мы считаем нормальным в сексе, не обязательно диктует нам наш внутренний голос, это сравнение с чужими образцами. При этом кинематографическая эротика не обязательно следует реальности, но скорее подчиняется условиям установки камеры. С тех пор как в 1980-е годы в голливудских фильмах стали появляться сексуальные сцены, в американском кино существует почти неизбежный шаблон демонстрации обнаженной женщины, в безумном порыве закинувшей гриву роскошных волос назад и сладострастно стонущей в потолок. Такое поведение во время полового акта скорее не очень типично для реальных женщин, но для Голливуда это единственная, хотя и непристойная, возможность постановки сексуальной сцены. Мужчина в этой сцене почти незаметен, но зато очень фотогенично смотрится скачущая на нем верхом женщина. Нельзя недооценивать влияние этих воспроизводимых в тысячах экземпляров копий.

Знание любовных фильмов и жанровых сцен делает секс и романтику просчитываемой наперед и предсказуемой. Фильмы формируют стандарты, понятные многим людям, которые их затем более или менее точно воспроизводят. Если мы испытываем чувства, то с их помощью даем названия своим эмоциям. Принужденные действовать в обществе, мы цивилизуем наши представления согласно принятым образцам. Можно продолжить фразу Ларошфуко о том, что большинство из нас никогда бы не влюбились, если бы никогда не слышали о любви: мы бы никогда не вели себя, как романтики, если бы по телевизору нам не сказали, что это такое.

Это парадоксальный феномен нашей эпохи: интимность стала открытой и общедоступной. То, что мы считаем своими самыми интимными представлениями, становится открытой романтикой в эпоху массмедийной воспроизводимости. Извращенность этой романтики достигает своего апогея, когда певицы типа Сары Коннор или телеведущие вроде Гюльчан Караханджи делают из своего любовного интима романтические сериалы «Любовь Сары и Марка» или «Свадебные грезы Гюльчан». Сцена за сценой фильмы о Барби, предназначенные для детей и инфантильных взрослых, формируют наиболее популярные любовные клише. Затасканный образец, состряпанный на телевидении, задает пример, которому следуют телевизионные персонажи в своих рекламируемых чувствах — копия, как копия копии. Тема обычно называется так: истинная романтика. Но никто не смеется.

Посредническая роль телевидения в показе интима настолько очевидна, что она, как пишет Кристиан Шульдт, «выполняет обязательства по воспитанию». Если бы видеоклипы, ток-шоу и реалити-шоу, реклама и ежедневные мыльные оперы не внедряли в народ представления о любви и образцы любовного поведения, то многие люди, вероятно, до сих пор бы не знали, что им делать в постели и в супружеской жизни. В результате вместо истинной оригинальности царит растерянность, а ожидания партнеров все меньше соответствуют друг другу.

Средства массовой информации одновременно стабилизируют и подталкивают уровень наших ожиданий, ибо оборотной стороной предварительного задания ожиданий является их невыносимое завышение. Чем больше мы узнаем о сексуальной и душевной жизни других, тем шире возможность сравнения. Вопрос только, с чем сравнивать? Соития в порнофильмах имеют такое же отношение к реальному сексу, как Дональд Дак к настоящей крякве. Представления о нормальной любовной жизни, какие мы ежедневно наблюдаем в мыльных операх, удалены от реальности не меньше. Окруженные и стиснутые со всех сторон фальшивыми образцами, мы с трудом выдерживаем свалившееся на наши плечи бремя. Любовь по версии «правильного» телевидения встречается в жизни так же редко, как медийный секс и медийная семейная жизнь.