Цветок яблони - Алексей Пехов

— Ох, — Дапт сел на корточки, переводя дух и еще не веря, что они выкрутились. — Ох! Я видел настоящего асторэ! Кому расскажи — не поверят!

— Не больно-то он и похож на чудовище. Да, и молодой совсем, — сказала Иста.

— Молчи, дура, — буркнул Джут. — Чего вы все застыли?! А если он вернется?! Куда там сказано было? На север? Это значит вон туда и на поворот. Давайте, собирайтесь! Надо уехать как можно дальше. Хватит с нас неприятностей!

— Надоело, — сказала Юзель. — Надоело бежать. Второй раз нам так не повезет.

— И что ты предлагаешь?

— Там город. Как его?

— Хемт, — подсказал Ток.

— Да. Хемт. Поеду туда. Устала нестись непонятно куда и зачем.

Ее принялись отговаривать, но упрямая старуха лишь твердила, что они сами дурачье и, раз так, пусть проваливают и искушают судьбу.

— Я сейчас тебя выкину с повозки! Мул будет моим! — пригрозил ей Дапт и охнул, когда Ремс сбросил его на землю, а после спрыгнул сам, сказав Юзель на прощание:

— Делай, что решила, пока у тебя есть возможность.

Та, не тратя время на разговоры, понимая, что тележку, и вправду, могут отобрать, развернулась в сторону города.

И уехала.

Хемт избежал разорения, армия прошла мимо, и здесь не было ни пожаров, ни убийств.

Ремс смотрел на горящие кое-где окошки уснувшего городка, чувствуя, как его ноздрей касается легкий ночной ветерок, говорящий о том, сколько здесь людей, где стоят в патрулях воины, которых он встретил днем.

И где спит герцог, конечно же. Там, в шаге от площади с болтающимися на веревке мертвецами.

Поэтому цель была близка.

Он оставил палаш в траве, ибо ему он ни к чему, и надел на руки сфайраи — боевые перчатки кулачных бойцов, сделанные из кожаных поясов и окованные сталью.

Их подарил ему Саби. Первый жрец. Величайший. Человек, оставивший воистину великий след и завершивший одно из предназначений, порученных милосердной Храму.

Ремс вошел в город, выбирая пустые улицы, избегая патрулей и продвигаясь к своей цели. Вонючие подворотни, запах дыма, еды, крысиного помета. Он никогда здесь не был, но легко ориентировался в переулках. Его вел нос.

В узком тупичке, там, где за стеной спали наевшиеся свиньи, а с другой стороны была закрытая до утра лавка красильщика кожи, стояла двухколесная повозка с выпряженным мулом.

Ремс подошел к ней, заглянул внутрь. Увидел в лунном свете развернутый ковер, внутри совершенно пустой, больше не пахнущий металлом.

Вполне естественно.

Шорох за спиной. Ремс не стал оборачиваться:

— Я зажгу свечу.

Его не остановили, и через четверть минуты на маленьком квадрате внутреннего двора возник теплый оранжевый круг света.

Взгляд у Юзели был куда более жесткий, чем прежде. Но все такой же злой и не скрывающий раздражения. На руках, точно младенца, она баюкала двуручный меч, раньше завернутый в ковер.

— Что я увижу, если стяну с тебя портки? — спросила она.

— Что будет, если я попрошу тебя снять рубашку, расписная?

Она оскалилась зло, как волк:

— Опасные знания живут в твоей голове, служанка Мири. Зачем ты здесь?

Ее запах был многогранен и сложен.

Угроза. Разумеется, угроза. Тяжелая, давящаяся, затаившаяся, ждущая своей минуты, малейшего повода, чтобы вспыхнуть насилием.

Раздражение. Что ее тайна раскрыта. Что ей мешают. Докучают. Нарушают планы.

Любопытство. Запах любопытства был самым ярким и сдерживал до поры до времени и раздражение и угрозу.

— Мири не проклянет тебя за то, что не носишь платье, как того требует закон Храма?

Он поднял руку, показывая кулачную перчатку:

— Кто я, ты поняла по сфайраям.

— Не только я. Герцог тоже. Я видела это по его глазам. Почему он был так доволен, встретив дэво?

— Он давно следит за Храмом и служанками милосердной. И ждет ее прихода. Я лишь подтверждение его надежд. Милосердная сообщила ему, что близко.

Юзель пожала плечами:

— Ваши стремления далеко от моих интересов. Храм идет только по путям Храма.

— Храм лишь оставляет следы на песке вечности, как предрекла мудрость благосклонных надежд. И ты в ее интересах.

Старуха прищурилась:

— Я не расположена беседовать о вере, особенно с фанатиками. Не сильна я в спорах, служанка. Скажи, зачем ты здесь?

— Я уже сказал, — Ремс выразил недоумение, что его не поняли. — Мири прислала меня.

Запах менялся. Любопытство уходило, раздражение усиливалось.

— Однажды я была в ваших горах, у Первой лестницы Храма. Дальше ваш главный жрец запретил подниматься такой, как я. Передал мне через дэво сообщение, что Мири еще не нашла времени, чтобы говорить со мной. Что однажды этот момент настанет. Он настал?

В словах слышалась ядовитая ирония. Будь она ножом, ею можно было бы зарезать даже гиганта.

— Как видишь, — спокойно ответил Ремс. — Хоть тебе и пришлось ждать больше тысячи лет.

Длинные сухие пальцы сжали рукоятку страшного меча так, что кожа побелела и это было видно даже в ровном пламени огарка свечи. Старуха ничего не сказала, ждала. В запахе появилось сомнение. И еще злость. Желание убить. Прямо сейчас. Немедленно.

— Что касается Храма и отказа тебе в посещении, — Ремс и глазом не повел, зная, что благосклонность Мири на его стороне. — Тот первый жрец не любил недомолвок, а ты сочла верным утаить от него правду.

— Какую же? — в запахе появилось явное недоумение.

— Ты назвала себя таувином.

— Тысяча лет… Таувин… Ты заблудился в ложных пророчествах, глупая служанка мертвой богини. Вы придумываете их сами, передаёте друг другу, и они, обрастая еще большей ложью, превращаются вот в это.

— Ты назвала себя таувином, хотя это была лишь часть правды. Малая. Жрец знал истину, видел в Медной книге и счел, что ты недостойна пройти все лестницы и войти в ворота. Если бы ты сказала тогда, что учишься на Талорисе, а твой дядя — тот, кого теперь знают, как Скованного, путь был бы открыт.

— Так много странных знаний, — Юзель сняла меч с плеча и склонила голову. — От больших знаний много бед, маленькая говорливая птичка. Что ты такое?

— Охотно отвечу: я верный след милосердной, пришел по ее воле, как тебе и было обещано в тот далекий день, а ты, в раздражении, шла прочь.

— За свою жизнь я не убила не единого дэво, — произнесла старуха. — Никогда не считала это упущением, но ты заставляешь меня думать, что я совершила ошибку.