Политические эмоции. Почему любовь важна для справедливости - Марта Нуссбаум

Короче говоря, созерцание трагедии с его особым вниманием к телесной уязвимости – это эффективное средство преодоления сегментации в социальной жизни[405]. Даже если прямо сейчас у привилегированных людей есть возможности, которые сильно отличаются от возможностей менее привилегированных, трагедия (в которой главными героями обыкновенно являются привилегированные люди) напоминает им, что ужасные бедствия – это общая участь всех, даже самых привилегированных. Это особенно заметно в «Филоктете», но во многом присуще жанру в целом, сама структура сюжета в котором подчеркивает общую человеческую уязвимость.

Поскольку трагедия подчеркивает общие человеческие страдания, в ней также есть движение вовне или ко всеобщему, которое призвано исправить ограниченный фокус, слишком характерный – как показывает исследование Бэтсона – для сострадания. Мы сказали, что из-за этой ограниченности эмоциональный опыт должен всегда находиться в диалоге с хорошими моральными принципами; но мы также отметили, что было бы хорошо, если бы сам эмоциональный опыт прокладывал мост ко всеобщему. Таким мостом является трагедия. Нам все еще нужно выстроить диалог с принципами, но она помогает нам выйти на него из наших более ограниченных и конкретных симпатий[406]. По сути, она может привести нас к эмоциям, которые зависят от принципов в том смысле, в каком это понимает Ролз, но сохраняют энергию и символическую точность искусства.

Наконец, трагедия порождает ценный диалог о вине и социальных изменениях. Почему Филоктет страдал? Из-за бессердечия тех, кто оставил его без помощи. Почему страдали троянки? Потому что изнасилование и рабство – общий удел покоренных народов. Хотя некоторые философы считали, что трагедия выражает смирение или чувство неотвратимой неизбежности, афинская трагедия гораздо чаще становилась причиной критического волнения, заставляя людей задуматься о том, насколько наблюдаемые страдания действительно являются результатом того, что нельзя изменить, а насколько – результатом плохого человеческого поведения[407]. Трагедия действительно показывает пределы человеческих амбиций, но не таким образом, который ведет к параличу воли и замалчивает трудные вопросы о вине, ответственности и возможности перемен.

III. ТРАГИЧЕСКИЕ ДИЛЕММЫ И ОСНОВОПОЛАГАЮЩИЕ ПРАВА

Все общества, какими бы достойными и стремящимися к справедливости они ни были, сталкиваются с трудным выбором. Поскольку общества, которые мы рассматриваем, защищают множество прав всех граждан, рассматривая каждого человека как ценного самого по себе и заслуживающего заботы, иногда возникают случаи, когда множество этих ценностей вступают в конфликт друг с другом[408]. Трагедия уже помогла гражданам научиться определять ключевые возможности, которые должны быть обеспечены каждому, поскольку их отсутствие создает особенно серьезное препятствие для жизни, совместимой с человеческим достоинством. Но она вносит еще один важный вклад: трагедия способствует пониманию этих конфликтов и пределов некоторых общих подходов к ним. Хотя идея ценностного конфликта занимает особое место в древнегреческой трагедии, она одинаково хорошо чувствует себя в Индии, поскольку ценностный конфликт находится в центре великого эпоса «Махабхарата». Давайте обратимся к ключевому моменту этого повествования.

Арджуна стоит во главе своих войск. Вот-вот начнется грандиозная битва. На его стороне Пандавы, царская семья, возглавляемая старшим братом Арджуны, законным наследником трона. На другой стороне Кауравы, двоюродные братья Арджуны, узурпировавшие власть. Все более или менее приняли ту или иную сторону, и Арджуна видит, что многие на стороне врага – ни в чем не виноватые люди, к которым он испытывает привязанность. В грядущей битве ему придется убить как можно больше из них. Как может быть правильным путь, который предполагает попытку предать смерти стольких родственников и друзей? Как, с другой стороны, может быть правильным путь отказа от своей стороны и от своего семейного долга?

И узрел Партха стоящих там отцов и дедов, наставников, дядей, братьев, сыновей, внуков, друзей,

Тестей и товарищей в обоих воинствах. Всех тех родичей увидев, что расположились [там], сын Кунти,

Великой жалостью охваченный, так молвил, горестный.

Арджуна сказал:

Когда я вижу этих родных мне людей, о Кришна, сошедшихся здесь и готовых сражаться,

Опускаются руки мои и пересыхают уста, трепет охватывает меня и волосы вздымаются на теле,

[Лук] Гандива из руки выпадает, жар палит кожу, и я не могу стоять твердо, и мысль моя словно блуждает.

Неблагоприятные знамения вижу я, о Кешава, и не предвижу блага от убиения близких своих в бою.

[…]

Поэтому не должно убивать нам сынов Дхритараштры и [других] родичей. Как мы сможем быть счастливы, после того как убьем своих, о Мадхава?

[…]

Молвив так, поник среди битвы Арджуна, склонившись ко днищу своей колесницы, лук со стрелами бросивший, с душою, горестью омраченной.

[…]

Как буду я в битве слать стрелы в Бхишму и Дрону, о Губитель Мадху, в обоих, поколения достойных, о истребитель врагов?[409]

Арджуна задает себе не один, а два вопроса. Первый вопрос, который я назову очевидным, – это вопрос о том, что он должен делать. На этот вопрос может быть трудно найти ответ. И трудно сказать, каким образом лучше всего получить на него ответ. По этому вопросу Арджуна и его советник Кришна резко расходятся во мнениях: Кришна рекомендует целенаправленно исполнить долг, не думая о неприятных последствиях, Арджуна предлагает тщательно обдумать все возможные последствия[410]. Нетрудно, однако, понять, что на этот вопрос обязательно нужно ответить, поскольку необходимо что-то предпринять, и даже бездействие здесь является своего рода действием. И в этом смысле вопрос очевиден: его необходимо задать в результате сложившейся ситуации. Арджуна не может быть верным и преданным главой своей семьи и одновременно спасать жизни друзей и родственников, выбравших другую сторону. Он должен сделать выбор.

Второй вопрос не столь очевиден и напрямую не следует из ситуации. Этот вопрос мог бы легко ускользнуть от Арджуны. Я назову его «трагическим вопросом». Это вопрос о том, является ли какая-либо из альтернатив, доступных Арджуне в данной ситуации, морально приемлемой. Арджуна чувствует, что этот вопрос необходимо поставить, и когда он поставлен, ответ на вопрос – нет, ни одна из альтернатив не является таковой. Кришна, напротив, либо не понимает всей серьезности вопроса, либо рекомендует сознательно обходить этот вопрос стороной, чтобы ничего не мешало выполнить свой долг.

Трагический вопрос – это не просто способ показать, что на очевидный вопрос трудно ответить. Трудность выбора из двух альтернатив вовсе не зависит от наличия моральной несправедливости в связи с обеими альтернативами. На самом деле, как и в большинстве трагических дилемм, вполне очевидно, что должен сделать Арджуна. Его сильное желание швырнуть прочь свои стрелы не приведет ни к чему, кроме как к гибели еще большего числа воинов на его стороне и, возможно, к провалу их справедливого дела, к тому же это не поможет избежать бесчисленного количества жертв на другой стороне. И поэтому он должен сражаться. Трагический вопрос отражает не трудность решения очевидного вопроса, но некоторую другую трудность: а именно тот факт, что все возможные ответы на очевидный вопрос, включая наилучший, являются плохими и предполагают серьезные моральные проступки. В этом отношении «правильного ответа» не существует[411].

Какой смысл задавать этот трагический вопрос? Когда мы думаем о дилемме Арджуны, может показаться, что Кришна прав: настоящий вопрос – это очевидный вопрос, а трагический вопрос лишь отвлекает внимание. «Откуда нашло на тебя в затруднении это уныние, неподобающее благородным, отрешающее от неба, ведущее к бесславию, о Арджуна? / Не поддавайся слабости, о Партха, она тебя недостойна. Отринь жалкое малодушие и воспрянь, о каратель врагов!» – говорит он. Можно подумать, что он прав: когда человек видит, в чем заключается его долг, он должен выполнять его без трагических страданий и стенаний. Мы не хотим, чтобы военачальники, забыв о своем долге, переживали из-за того, что собираются пролить кровь, или швыряли свои стрелы, печально склонившись ко дну колесницы. Им