Сезон мошкары - Джайлс Блант

На одной из балок мелькнула какая-то тень, и он увидел, как вспыхнул светом объектив камеры.

Кардинал заспешил по коридору, шаги его гулко разносились по деревянному настилу. Дальше начинались секции забора, и Кардинал моментально увидел место, где пролезла Кэтрин, — колючая проволока, шедшая по верху ограждения, в этом месте прерывалась. Уже через полминуты Кардинал перепрыгнул через забор и очутился на крыше пешеходного коридора.

Но Кэтрин куда-то перебралась. Он ее не видел. Стройка была плохо освещена, а луна спряталась за густыми облаками. Больше всего он опасался, что Кэтрин каким-нибудь образом приведет в движение платформы — там были и люльки с лебедками — и взберется на самый верх металлической конструкции. Он бросился к краю платформы и спрыгнул вниз — на другую. Над ямой шел выступ шириной с проселочную дорогу, а дальше были мостки, ведшие на нижние этажи строящегося здания.

Кардинал ступил на ближайший из мостков. Мостки тряслись и шатались, и от их движения к горлу подступала тошнота. Котлован оказался глубже, чем можно было предположить, — шесть этажей будущей подземной парковки. Бетоновоз, стоявший внизу, издали выглядел игрушечным.

— Привет, Джон.

Это прозвучало мягко. Когда она находилась в маниакальном состоянии, то предугадать перепады ее настроения было невозможно. Сейчас голос ее был таким ласковым, как у доброй феи из сказки.

Кардинал посмотрел вверх.

Кэтрин находилась двумя этажами выше его, ночной ветерок трепал ее волосы. Еще не успев ей что-то сказать, он заметил, что лицо ее, которое вдруг осветила вышедшая луна, мертвенно-бледное. Она стояла на выступе балки над пропастью высотой с восьмиэтажный дом.

— Правда, удивительно?

— Кэтрин, отступи, пожалуйста, назад. Хорошо?

— В возводимом здании есть нечто восхитительно-совершенное. Как будто видишь остов под кожей. Это, конечно, с инженерной стороны. А есть еще сторона чисто человеческая. С таким же точно чувством разглядываешь наконечник стрелы или развалины древнеримского укрепления и удивляешься, как человеческие руки могли в свое время сотворить такое. Тысячелетия назад человек, который трудился, жил и страдал так же, как мы с тобой, вдруг приложил усилие к этому карнизу, как в данном случае к этой балке…

Она топнула ногой для пущей выразительности и чуть не потеряла равновесие.

— Кэтрин, пожалуйста, отступи назад.

Кардинал заметил площадку деревянных лесов и стал карабкаться вверх. Когда он поднялся на этаж выше, Кэтрин покачнулась на балке и переступила ногами, будто танцуя фламенко.

— Кэтрин, прошу тебя, будь повнимательнее. Здесь очень высоко, и как бы уверенно ты себя не чувствовала…

— Я чувствую себя грандиозно, черт возьми! — Она закинула голову и расхохоталась. — Хорошо бы так было всегда — ступать, балансируя, по остову чего-то громадного, будущего небоскреба. Какой мощью полнится это место!

— Кэтрин, ты так хорошо себя чувствуешь, потому что в организме у тебя что-то сдвинулось. Вспомни, милая, постарайся, что так всегда бывает перед жесточайшей депрессией. Так что не надо дожидаться ее, а отправимся к доктору сейчас же, поищем, где ты можешь благополучно спуститься вниз.

— О Джон, Джон… — жалобно сказала она. — Если бы ты мог услышать себя со стороны, ты бы никогда не говорил со мной так.

Кардинал взобрался на последнюю из площадок — теперь он был на одном с ней уровне. Он двинулся к ней, стараясь притушить в душе страх.

— Я говорила только, пока меня грубейшим образом не прервали, — продолжала она, — что строящееся здание — это символ надежды, оптимизма, воплотившегося в бетоне и стали. Через две тысячи лет какой-нибудь мужчина или какая-нибудь женщина, а может быть, это будет андроид, взглянет на эту балку (к тому времени, несомненно, превратившуюся в груду праха) и подумает о человеке, поместившем ее на это место. Что они подумают? Эта балка, этот простой кусок железа протянет мостик сквозь время. Придет ли им в голову мысль о женщине, возможно, не совсем нормальной (в чьем организме что-то сдвинулось, по выражению ее столь прозаически настроенного мужа), которая балансировала здесь с двумя фотокамерами на плече и думала о них, тех, кто будет находиться на этом месте две тысячи лет спустя. Мы мчимся в машине времени. Держись крепче, и она примчит тебя в пятитысячный год!

— Подойди ко мне, милая.

— Зачем? Здесь так восхитительно. Ты и понятия не имеешь, в каком творческом восторге я нахожусь.

— Кэтрин, послушай. Ты не в порядке, отсюда и восторг. Тебя словно завели каким-то уколом, и ты способна на очень опасные вещи.

— На рискованные вещи. Но риск — это не всегда плохо, Джон. Чем была бы наша жизнь, если б в ней никто никогда не рисковал? Пожарный кидается в горящее здание, хирург извлекает опухоль, Ван Гог создает картину огненной своей кистью…

— Подойди ко мне, милая. Ты меня пугаешь.

— Джон Кардинал признался в своем страхе. Кто бы мог подумать? Ну а я вот не боюсь! — Кэтрин еще раз покачнулась на своей балке и широко раскинула руки, как Лайза Миннелли в экстазе пения. И громко, так, что слова будто посыпались, отскакивая от стальной и бетонной конструкции и разлетаясь по округе, она вскричала: — Пусть знают все присутствующие и все, кому случилось находиться в этих пределах, что я, Кэтрин Элинор Кардинал, изгоняю прочь из моих королевских — или королевниных — владений все нюансы и оттенки страха, трепета, робости, беспокойства и колебания отныне и впредь и вовеки веков! Пусть никто отныне — ни один мужчина и ни одна женщина — не понесет в себе и никому не передаст этого страха под угрозой хорошей взбучки!

— Кэтрин…

Она опять пошатнулась и чуть не упала. Кардинал вскрикнул, но она удержалась на ногах и бросила на него злобный взгляд:

— Послушай, Джон. Я не дитя, а ты не мой опекун. Я твоя жена. Я разумное существо, наделенное свободой воли. Я делаю что хочу и когда хочу. Мне не нужен присмотр, и этот чертов поводок тоже не нужен, так что если тебе не нравится мое общество таким, какое оно есть, почему бы тебе не убраться назад, в эту чертову дыру, именуемую Алгонкин-Бей?

Кардинал присел на цементное покрытие, превозмогая дрожь в ногах:

— Подойди и сядь рядом, милая. Я здесь потому, что люблю тебя. Другой причины нет.

Это было хуже всего. Кардинал мог еще мириться с опасными выходками, внезапными исчезновениями, безумными словами и напыщенно-театральными жестами. Но что способно было его совершенно подкосить, это когда Кэтрин ополчалась против него, отшвыривая от себя, как ненужную вещь, его любовь.

— Так подойдешь, сядешь рядом? — Это была просьба, не требование, не команда — просьба. Он поднял руки, показывая, что в руках у него ничего нет. — Видишь, никакого поводка.

— Ты просто боишься, что я упаду.

— Нет, милая. Не боюсь, а в панике. Подойди и сядь.