Последняя загадка парфюмера - Антон Грановский

– Вы правы. Пожалуй, я так и сделаю.

Глеб достал телефон и набрал номер телефона Борзенко. Когда магистр взял трубку, Глеб процитировал ему надпись, сделанную на подсвечнике.

– Omnes vulnerant? – удивленно переспросил Борзенко. – Что-то я не припомню таких девизов ни у одной масонской ложи, – сказал он. – «Все ранят»… Гм… Вероятно, имеются в виду человеческие грехи или страсти или что-нибудь этакое. Ну или смерть близких людей. Смерть близкого человека ранит нас. Если хотите, покопаюсь в книгах.

– Было бы неплохо, – сказал Глеб.

– Если что-нибудь найду – позвоню вам.

Глеб убрал телефон в карман, и Романов поинтересовался:

– Ну как?

– Магистр не в курсе, – ответил Глеб.

Романов сухо усмехнулся:

– Еще бы.

Глеб снова принялся разглядывать подсвечник. Он был совсем небольшой: две тонкие змейки, чьи пасти образовывали паз, куда вставлялась свеча. Снизу змейки были привинчены бронзовым болтиком к небольшому круглому основанию. Глеб повернулся к бывшему парфюмеру и сказал:

– Георгий Александрович, у меня к вам просьба.

Романов надменно приподнял бровь и проговорил:

– Дайте-ка угадаю. Вы хотите взять у меня на время этот подсвечник, не так ли?

– Да.

– Видите ли, в чем дело… Если бы вы попросили его у меня час назад, я бы ответил – забирайте, и дело с концом. Но, как только что выяснилось, он имеет большую историческую и, что немаловажно, материальную ценность…

– Я вам его верну. Обещаю.

Романов внимательно посмотрел на Глеба, затем махнул рукой:

– А, черт с вами. Забирайте. Мне даже интересно, насколько далеко заведет вас эта запись.

– Главное, чтобы не в те места, откуда не бывает возврата, – пошутил Глеб.

В холодных голубых глазах Романова мелькнул какой-то странный огонек.

– Как знать, – задумчиво проговорил он. – Как сказал поэт, мы в себе не властны.

Глеб нахмурился, а Романов улыбнулся со всем дружелюбием, на какое только был способен.

«Что там белеет, говори?»

«Корабль ишпанский, трехмачтовый,

Пристать в Голландию готовый.

На нем мерзавцев сотни три,

Две обезьяны, бочка злата,

Да груз бесценный шоколата,

Да модная болезнь – она

Недавно вам подарена…»

«Все утопить». «Сейчас!»

А. С. Пушкин. «Сцены из Фауста»

Москва, 1900 год от Р. Х.

В двенадцать часов ночи из служебного входа театра Солодовникова, что на Большой Дмитровке, вышел человек в темном плаще и темной шляпе, надвинутой на самые глаза. Следом за ним на улицу выскочила женщина, одетая в белое платье. Женщина была стройна и красива, густые светлые волосы ее выбились из прически и разметались по плечам.

– Обещай, что придешь завтра! – быстро проговорила она, хватая мужчину за руку.

– Тише, – сказал мужчина, тревожно оглядываясь по сторонам.

– Обещай! – вновь выдохнула она, прижав одну руку к сердцу, а другой продолжая удерживать мужчину за руку.

– Обещаю. И вот тебе знак того, что я не обманываю. – Мужчина наклонился и поцеловал женщину в губы. – А теперь иди, – сказал он. – Я не хочу, чтобы нас видели вместе.

– Но…

– Иди, – твердо повторил он, высвобождая руку из ее цепких пальцев.

Полчаса спустя мужчина подошел к угловому дому на Мытной улице, открыл своим ключом парадную дверь и смело вошел в дом. В доме все спали. Мужчина прошел к кабинету, отпер дверь, вошел в кабинет и запер дверь на ключ.

В кабинете он неторопливо зажег стоящую на столе свечу в изящном подсвечнике из двух переплетенных бронзовых змеек, снял плащ и швырнул на стул. За плащом последовала шляпа с широкими полями.

Теперь лицо мужчины можно было разглядеть. Это был немолодой бородатый человек со слегка одутловатыми щеками и темно-карими глазами, которые благодаря длинным и густым ресницам почти не отражали света, отчего – в тусклом свете свечи – казались двумя бездонными впадинами.

Генрих Афанасьевич Брокар, а это был именно он, достал из шведского бюро с раздвижной деревянной крышкой толстую тетрадь и сел за стол. Затем откинулся на спинку кресла и о чем-то глубоко задумался. Над столом, обрамленная в красивый багет, красовалась заметка из «Новостей дня», помеченная 22 марта 1891 года. Заметка гласила:

«Открывая галерею в Верхних Торговых Рядах для публики, знаменитый московский парфюмер Генрих Афанасьевич Брокар весь сбор предстоящего сезона отдает французскому благотворительному обществу.

Среди 5000 выставленных образцов искусства здесь представлены шедевры живописи всех школ, направлений и эпох, старинный фарфор, скульптурные группы, мебель, бронзовые статуи, изделия из слоновой кости, миниатюры, мозаики, дамские безделушки редких форм, ткани и шитье, коллекция старинного оружия, коллекция канделябров, ваз и часов. А также серебряные сервизы, хрусталь, стекло, гербы разных дворянских родов и многое, многое другое.

Выставку посетили Их Императорские Высочества Великий князь Сергей Александрович – генерал-губернатор Москвы и его супруга Великая княгиня Елизавета Федоровна, почти все представители высшего московского общества, многие известные гости и, между прочим, приехавшие в Москву представители Китайского, Бухарского и других иностранных дворов.

Можно без всякого преувеличения сказать, что после «Эрмитажа», как богатейшего собрания в России вообще, после Третьяковской галереи и после Румянцевского музея галерея Брокара является самой обширной и ценной из доступных обозрению публики частных художественных сокровищниц не только в России, но и в Европе!»

Над столом из красного дерева висели два фотографических снимка, так же, как и статья, вставленные в рамку. На первом фигура Брокара нечетко вырисовывалась в темной, нестройной шеренге предпринимателей, внимающих императору Александру II, который стоял перед ними, уперши кулак в бедро. На втором фотоснимке, сделанном пятнадцатью годами позже, Генрих Афанасьевич пожимал руку императору Николаю II, а тот с благосклонным видом ему что-то говорил.

Сощурившись, Брокар взглянул на фотографию и усмехнулся. Ему вдруг вспомнилась грандиозная провокация более чем пятнадцатилетней давности, когда он по совету Шарлотты (кажется, Шарлотты… или – нет?) перелил духи Любэна в свои флаконы и торговал ими целую неделю. А когда восемь из десяти московских барышень вернули духи, недовольные их качеством, обнародовал в газетах истинное положение вещей.

Скандал, конечно, получился страшный, но зато продажа духов в короткие сроки увеличилась более чем вдвое. Так же благотворно сработала и придуманная Шарлоттой publicite[12]с фонтаном, бьющим одеколоном «Цветочный». В тот год (впрочем, как и в несколько последующих) одеколоном «Цветочный» пахла вся Москва. Да что Москва, – пол-России! Спрос на одеколон был так велик, что Брокар не поспевал его удовлетворять.