Та, что правит балом - Татьяна Полякова

Мне казалось, я кричала очень долго, кричала, хватая себяруками за лицо, которое будто свело судорогой, кричала, когда сбежались соседии когда приехала «Скорая» и врач, взглянув на Павла, покачал головой.

А потом я билась в чьих-то руках, и медсестра, совсем ещедевочка, сделала мне укол. Лицо ее было мокрым от слез, и она уговаривала меня:

— Зачем вы так? Его спасут, обязательно спасут.

А потом Павла вынесли на носилках, и я шла рядом, и моируки, одежда были в крови. Вокруг стояли люди и что-то говорили, а я виделалишь его лицо, бледное, отрешенное, чужое. А были потом бесконечные коридоры иторопливые шаги медсестер, Павел под белоснежной простыней, и опять коридор, ичей-то голос, который произнес: «Вам сюда нельзя», и мучительное ожидание.

Я забилась в угол, лицом к стене, кто-то мне сказал:

— Операция продлится несколько часов.

И я вжалась в кресло, замерла. Я слышала равномерный гул изоперационной и начинала молиться, но знала: бог не услышит меня. В те минуты ядумала не о Павле, а о Дашке, и знала, что спасения не будет.

Вдруг дверь распахнулась, и врач, снимая с лица повязку,шагнул мне навстречу. Я стиснула голову руками и опять отвернулась к стене.Почувствовала руку на своем плече и услышала:

— Мы сделали все возможное… Если хотите, можетепроститься с ним.

И я пошла. Мы остались вдвоем: он и я. Я хотела в последнийраз сказать: «Я люблю тебя», и вдруг поняла: его здесь нет. Его уже нигде нет.И я бросилась бежать оттуда. Кто-то схватил меня за руку, женщина в низконадвинутой на лоб медицинской шапочке стояла рядом и с тревогой смотрела наменя.

— Вы его жена? — спросила она тихо. — ВыЮля? — Я кивнула. — Он пришел в себя перед самой операцией, —сказала она, — и звал вас, просил прощения.

— Что?

— Он повторил несколько раз: «Прости меня».

— Что? — закричала я и сползла на пол с долгимпротяжным «ы-ы-ы» и наконец-то провалилась в беспамятство.

Мария устроилась на кончике стула, робко коснулась моегоплеча.

— Может, все-таки поедешь? — спросиланеуверенно. — Ты.., ты должна его проводить.

— Нет, — ответила я, отвернувшись к стене.

— Его мать.., ей очень тяжело, она не поймет, если тебяне будет…

— Я не поеду, — зло ответила я.

«Как она не понимает? — думала я. — Если я увижу,как его хоронят, мне никогда больше не увидеть его живым. Даже во сне. Я ничегоне хочу, только бы удержать в себе его голос, его руки, запах его тела, егоглаза. Пока все это живо во мне — есть надежда. Как же можно его хоронить?»

Машка была не в силах меня понять, ей казался чудовищным мойотказ ехать на кладбище. Скрипнула дверь, это Антон вошел в комнату.

— Маша, нам пора, — сказал неуверенно.

Она вздохнула и попыталась взять меня за руку, я отдернулаее и вдруг закричала с обидой:

— Он опять сбежал! Он, как когда-то, оставил меня. Онушел, а я нет.

Я чувствовала, как у меня дергается правое веко, наверное,это было похоже на нелепое подмигивание и казалось отвратительным, потому чтолицо Антона страдальчески сморщилось. Он обнял меня и прижал к себе, а потомвзял на руки, точно я была ребенком, и ходил по комнате, как ходят, когда хотятуспокоить дитя. А я, обняв его, заплакала, впервые за все это время, но слезыне принесли облегчения.

— Не беспокойтесь, — сказал он, положив меня надиван. — Мы все сделаем, как надо. Вам в самом деле незачем ехать.

— Уходите, — сказала я и отвернулась к стене.

Те дни почти не остались в памяти. Только обрывкивоспоминаний, друг с другом вроде бы не связанные. Долгие допросы, одни и те жеслова, повторенные много раз.

— Я понимаю ваше состояние, но мой долг найти убийцувашего мужа, и я вынужден задать вам еще несколько вопросов.

Я на мгновение возвращаюсь к реальности и киваю. Отвечать навопросы следователя нетрудно: я монотонно повторяю «нет» и говорю правду. Что язнаю о Павле? Очень много и ничего. Я знаю его голос, его тело, я знаю егопривычки и его улыбку, я так хорошо его знаю… На что он жил? Какая разница!Теперь его нет.

— Кто мог желать его смерти? У вас есть какие-топодозрения на этот счет?

— Нет, — говорю я, хотя знаю ответ на этот вопрос.Я расплачиваюсь за грехи чужими жизнями. Только следователь меня не поймет, и яопять говорю «нет».

— Квартира, в которой произошло убийство, принадлежитнекой Стефании Зарецкой. Как вы там оказались?

Я что-то отвечаю, но мой ответ следователю не нравится, онхмурится, глядя на меня.

— На месте преступления обнаружена крупная сумма денег.Вы знали о них?

— Нет.

— У вас есть какие-то соображения, откуда они моглипоявиться?

— Нет.

— Вы расписались с Тимофеевым незадолго до его смерти.Как долго вы встречались?

— Несколько дней.

— И сразу решили пожениться?

— Мы знали друг друга давно. Очень давно.

Следователь кивнул.

— Говорят, ваши отношения простыми не назовешь?

Я нахмурилась.

— Вы считаете, что я убила его?

«Наверное, он так считает», — думаю я. Но мне всеравно.

— Я этого не говорил, — пожал он плечами. —Но я уверен, вы знаете или догадываетесь, кто это сделал.

— Нет.

«Разве мало желающих заработать? — продолжаю я ужемысленно. — Кто-то приказал, а кто-то убил. Те парни, которых мы встретилина дороге, все-таки добрались до него. Те или другие…»

Возможно, меня бы в самом деле обвинили в убийстве, но былипоказания соседки. Она видела, как я выходила из квартиры, и видела, как явернулась. Однако за время моего отсутствия она дважды покидала лестничнуюклетку: первый раз, чтобы налить воды в ведро, второй раз, когда услышала, чтов ее квартире звонит телефон. Она вернулась в квартиру, сняла трубку и услышалагудки, и тут же опять позвонили, потом еще раз. Она решила, что кто-то ошибсяномером.