Егор - Мариэтта Чудакова

…Обходились, как говорится, подручными средствами – обыкновенным граненым стаканом, который хранили в дупле старого дерева, или картонными стаканчиками разового пользования. Такой можно в любом мусорном ящике найти. Мы – народ не гордый. Только вот с закуской плоховато было. Это обстоятельство и подсказало нашему Лехе-Патриоту тост: «За дружбу!» Опять же объяснять надо. «Дружба» – это сырок плавленый. Он дольше всех продуктов на прилавках продержался в эпоху развитого социализма. Правильно я говорю? Так называлась эпоха? Мясо пропало, масло, рыба… Полки пустые во всех магазинах. Москва и Ленинград – не в счет. Там для иностранцев на витринах показуху устраивали. А плавленый сырок «Дружба» лежит, как ни в чем не бывало. Даже в сельских буфетах. И цена ему была копеек 15–20. Точно не помню. Чем не жизнь? Закуска первоклассная. Лежит он, бедняга, под стеклом и в ус не дует. Маленький такой, на ладони умещается. Начинаешь снимать с него фольгу блестящую, а там – зеленая плесень, покрытая в свою очередь беленьким нежным пушком. Значит, все сроки хранения этого продукта прошли сотни раз. Смелые люди, такие, как наш Леха, утверждали, что плесень полезна для здоровья потому, что это – не что иное, как лекарство пенициллин. Так сказать, в натуральном виде. Точно! Ни одного смертельного случая по этой причине в нашей многомиллионной стране отмечено не было. Каждый сырок разрезали на пять или на десять кусочков в зависимости от числа участников торжества. Или скажем точнее – пиршества. Так было. А теперь? Полки в магазинах ломятся от различных колбас и сыров, но нашего сорта и в помине нет» (Владимир Шингарев. Россия завтра: повесть, 2011).

Когда ему выдали сахар и мыло,

Он стал домогаться селедок с крупой.

…Типичная пошлость царила

В его голове небольшой.

Н. Олейников. Неблагодарный пайщик, 1930-е

Дефицит в России начался сразу после революционных событий 1917 года и десятилетие спустя красочно описан Маяковским в поэме «Хорошо!». Там тяжелые дни Гражданской войны – в противопоставлении дню сегодняшнему, когда стало «хорошо»:

…Ученому

хуже:

фосфор

нужен,

масло

на блюдце.

Но,

как на́зло,

есть революция,

а нету

масла.

(Маяковский очень правильно связал то и другое. Эти слова – «есть революция, а нету масла» – могли бы стать эпиграфом к книге Я. Корнай «Дефицит».)

Ну, конечно, ученым выписывает «мандат» (здесь – пропуск, талон) на получение пищи народный комиссар просвещения Луначарский.

То есть продукты в эти годы выдаются не за деньги, а по талонам. И не то, что просят, а – бери, что дают!

Вот комиссар, ведающий раздачей пищи, читает «мандат Луначарского»:

«Так…

сахар…

так…

жирок вам.

Дров…

березовых…

посуше поленья…

и шубу

широкого

потребленья.

Я вас,

товарищ,

спрашиваю в упор:

хотите —

берите

головной убор.

Приходит

каждый

с разной блажью.

Берите

пока што

лошажью!»

Мех

на глаза,

как баба-яга,

идут

назад

на трех ногах.

На следующих страницах – запоминающиеся строки:

Мне

легше, чем всем, —

я

Маяковский.

Сижу

и ем

кусок

конский.

И к десятилетию Октября картина полностью меняется. Описываются уличные витрины («окна») магазинов, заполненные товарами:

Окна

разинув,

стоят

магазины.

В окнах

продукты:

вина,

фрукты.

В. Маяковский. Хорошо! 1927

Продукты в магазинах – результат нескольких лет НЭПа: объявленной Лениным в 1921 году новой (а на самом деле – старой, то есть дореволюционной) экономической политики. Возвращение, хотя и с большими ограничениями, частной торговли, то есть рынка, мгновенно – по воспоминаниям многочисленных очевидцев, уже наутро – наполнило витрины.

Одним из таких очевидцев стал Михаил Булгаков, въехавший в Москву из Киева в конце сентября 1921 года – без денег, без каких-либо вещей и без литературного имени. Имя-то у него могло бы быть – если бы ему не приходилось скрывать начало своей литературной деятельности. Дело в том, что оно пришлось аккурат на разгар Гражданской войны, – а он, как и его младшие братья, участвовал в ней на стороне белых.

Но речь сейчас не о его биографии – мы используем его свидетельства очевидца.

На деньги в тогдашней донэповской Москве купить ничего было нельзя. А «мандатов» Булгакова не заимел. Для получения их следовало поступить на советскую службу, да еще как-то доказать, что ты не «бывший», а – «сочувствующий».

…Так и говорили тогда про людей – «он из бывших». То есть – бывший офицер, университетский профессор, вообще человек «из дворян» или «из купцов».

Через полтора года, в апреле 1923-го, Булгаков напишет очерк о Москве этих полутора лет – «Сорок сороков» (считалось, что в Москве было «сорок сороков» церквей; в 30-е и последующие годы советская власть разрушила значительную их часть):

«Теперь, когда все откормились жирами и фосфором, поэты начинают писать о том, что это были героические времена. Категорически заявляю, что я не герой. У меня нет этого в натуре…»

Михаил Булгаков писал свой очерк прямо с натуры – это Москва зимой и весной 1922 года.

Напоминаю, что основы НЭПа (главное – свобода торговли) были законодательно закреплены в декабре 1921 года. И это сразу же почувствовалось – дальше в цитате из Булгакова обратите внимание на выделенную мною курсивом фразу про пирожки.

Я человек обыкновенный, рожденный ползать, – и, ползая по Москве, я чуть не умер с голоду. Никто кормить меня не желал. Все буржуи заперлись на дверные цепочки и через щель высовывали липовые мандаты и удостоверения…

К героям нечего было и идти. Герои сами были голы, как соколы, и питались какими-то инструкциями и желтой крупой, в которой попадались небольшие красивые камушки вроде аметистов.

Я оказался как раз посредине обеих групп, и совершенно ясно и просто предо мною лег лотерейный билет с надписью – смерть. Увидав его, я словно проснулся. Я развил энергию, неслыханную, чудовищную. Я не погиб, несмотря на то, что удары сыпались на меня градом…