Большая игра Слепого - Андрей Воронин

– Мужчина. Но он не назвался, сказал лишь, что ваш старый знакомый, по важному делу.

– Старый знакомый? – Шелковников поморщился.

Он не любил звонков своих старых знакомых, те, как правило, обращались к Павлу Павловичу с одной просьбой – ссудить денег. А давать в долг Шелковников не любил.

– Ладно, иду. Томочка, извини, потом договорим, – Шелковников провел гладко выбритой щекой по сверкающему мехом плечу. – У вас замечательная шуба. Тома.

– Да, ничего, канадская, – улыбнулась Тамара Васильева и тут же принялась отдавать распоряжения двум рабочим в грязных синих халатах, которые разбирали экспозицию. – Это в угол, а вот эти картины – к стене.

Графику пока не трогать. Оставьте в покое стекло и делайте все быстрее, я вам плачу, а вы ходите и курите.

Шелковников вошел в небольшую комнату, стены которой занимали стеллажи с картинами. Телефонная трубка лежала на журнальном столике, под ней – каталог аукциона «Кристи» конца прошлого года. На этом аукционе Шелковников присутствовал.

Он небрежно взял трубку и уселся на изящный вертящийся стул – тоже в своем роде произведение искусства.

– Алло, слушаю, – немного недовольным голосом бросил он в микрофон.

– Павел Павлович, добрый день! – услышал он из трубки густой бас.

– Здравствуйте. С кем имею честь говорить?

– Ты что, не узнал меня? Старых друзей не узнаешь, так сказать, однополчан?

– Извините, что-то не узнаю.

Голос звонившего был ему смутно знаком, но Шелковников не мог припомнить, кому он принадлежал.

– А ты подумай, напряги серое вещество.

Шелковников все не отвечал, и невидимому абоненту, скорее всего, надоело играть в молчанку.

– Хохлов беспокоит, помнишь такого?

– Ба, – воскликнул Шелковников, – Владимир Адамович! Сколько лет, сколько зим! Куда ты вообще пропал?

– Я-то никуда не пропадал, все там же. Это ты пропал, исчез из поля зрения наших органов.

– Ну, так уж и исчез, – криво усмехнувшись, произнес Шелковников, – от вас разве скроешься.

– Это точно, не скроешься. Но знаешь, сколько времени я потратил, пока тебя отыскал?

– Минут десять, наверное.

– А вот и ошибаешься, Павел Павлович, целых полчаса потребовалось. Конспирируешься?

«На хрена я им нужен?» – мелькнуло в голове у Шелковникова.

– Ага, по сравнению со мной Штирлиц – мальчишка-дилетант, – хмыкнул Шелковников. – И что ты мне хорошего скажешь, Владимир Адамович?

– Хорошего ничего не скажу.

– Тогда зачем беспокоишь? – со сдавленным смешком проговорил Шелковников. – Плохого-то своего хватает.

– Дело к тебе есть. Может, ты чем-нибудь сможешь мне помочь?

– Может, и смогу, если объяснишь суть дела, – Не телефонный разговор, Павел Павлович, давай-ка встретимся. Делов-пирогов на час, не больше, да и не виделись мы с тобой уже…

– С 1991 года, – подсказал Шелковников.

– Да. Как ты уволился, так мы с тобой больше и не встречались. А ведь когда-то были у нас славные денечки. Помнишь?

– Были, были, как забыть, – согласился Шелковников, морщась все более и более недовольно.

Если бы сейчас кто-нибудь увидел его выражение лица, то наверняка подумал бы, что Шелковников разговаривает со своим врачом, и тот ему зачитывает самый неутешительный диагноз.

– Ты сейчас где, откуда звонишь?

– Звоню я тебе из машины. Если ты свободен, могу сейчас подскочить.

– Так значит ты, Владимир Адамович, все еще в конторе служишь? Не подался на вольные хлеба?

– Нет, Павел Павлович, я не так смел, как ты. Не могу я все бросить и заняться вольным промыслом.

Это ты у нас смельчак и умелец.

– Не скромничай, Владимир Адамович, ты тоже малый не промах. Небось, уже подполковник?

– Бери выше, полковник. Три звездочки имею.

– Полковник? Ну, я тебя поздравляю, тогда действительно есть повод встретиться.

– Я за тобой заеду. Минут через двадцать-тридцать буду у тебя.

– Не за мной, а ко мне.

– Брось к словам придираться.

– Адрес хоть знаешь?

– Раз звоню, стало быть, знаю. До встречи, – бросил полковник Хохлов, и в трубке раздались короткие гудки.

А Шелковников еще полминуты сидел, держа в руках трубку телефона. На душе у него стало нехорошо.

«Что за черт? Что за дьявольщина? Вот не было печали… Зачем я понадобился Хохлову, что он из-под меня хочет? Ох, не нравится мне это…»

В экспозиционный зал Павел Шелковников вышел с озабоченным лицом, и Тамара это заметила:

– Что-нибудь стряслось, Павел Павлович, у вас такой вид?..

– Ничего особенного, старый приятель позвонил.

Ох, уж эти старые приятели, как они меня достают, вы бы только знали! Всем что-нибудь надо: помочь, похлопотать, устроить…

– Меня тоже одолевают, но приятельницы, к мужчинам у меня претензий нет.

– Вы же, наверное, знаете, Томочка, если человек разбогатеет, у него становится мало друзей, зато слишком много родственников, старых знакомых.

– Еще бы, по себе знаю.

– Вот, сейчас он ко мне и заедет.

– Кто?

– Один начальник из ФСБ.

– Из ФСБ?

– Да, да, Тома, полковник. А когда я служил, он был капитаном.

– Значит, сделал карьеру.

– Да разве это карьера, Тома, о чем вы говорите! – Шелковников так покачал головой, словно ФСБ было сборищем бездельников и лежебок, способных только вымогать деньги из честных предпринимателей, к коим Тамара Васильева и Шелковников себя относили. Хотя в их честности можно было усомниться даже после беглого знакомства…

Шелковников прохаживался по залу, задерживался у окна и сквозь планки жалюзи смотрел на улицу, на спешащих, гуляющих людей, на весеннюю Москву, и на душе у него вновь сделалось погано, словно туда наплевали. Еще, собственно, ничего не произошло, но шкурой Шелковников чувствовал, что этот визит ничего хорошего ему не сулит. «Не к добру это, ох не к добру…» – повторял он про себя.

Владимир Адамович Хохлов появился через двадцать шесть минут. Он вошел со служебного входа, и та же длинноногая девица, которая звала Шелковникова к телефону, провела гостя в экспозиционный зал. Выглядел полковник по сравнению с Шелковниковым бледно.

Костюм на нем был старый, неопрятный, ботинки обшарпанные, лицо помятое, нездоровое: понятно, что пил он чаще не коньяк, а дешевую водку.