Валентина - Ферн Майклз

– Шейх аль-Джебал не слышит тебя! Он находится в состоянии глубокой медитации, ожидая часа своей смерти.

Валентина постаралась взять себя в руки. Ноги у нее дрожали, и невозможно было усмирить безудержно бьющееся сердце.

– Если он не может меня выслушать, то кого же мне просить?

– Можешь попросить меня. Я слышал твою просьбу, и она показалась мне странной. Ты правишь владением мусульман и радеешь о христианах? Скажи, почему ты решила, что я помогу тебе?

– Христианам необходимо продовольствие, иначе они погибнут.

Смеющиеся темные глаза помрачнели.

– А если я откажусь, что ты станешь делать? Валентина взволнованно ответила своим низким и хрипловатым голосом.

– Ты оставишь людей умирать от голода, в то время как в твоих силах помочь им! Не понимаю! Неужели у тебя нет ни сердца, ни чести?

Менгис рассмеялся и заключил ее лицо в свои ладони.

От его прикосновения огонь побежал по жилам Валентины. От близости этого человека она ослабела.

– Пошли погуляем по саду. Вечер очень хорош. Мы обсудим, есть ли у меня сердце и честь, в прохладе ясной ночи, где благовония не будут будоражить наши чувства.

Дрожь пронзила Валентину снова, когда Менгис взял ее за руку и вывел из комнаты в сад. Сгустились сумерки, на небо высыпали звезды. Легко двигаясь в полумраке, юноша повел гостью Аламута по узкой дорожке, и шли они молча, ощущая присутствие друг друга и пытаясь разобраться в своих чувствах.

Валентине показалось, что она была в отъезде, но теперь вернулась, наконец, домой, где ее встретили с любовью и нежностью, и в словах не было нужды.

Менгис приноровил свой шаг к шагам Валентины. Он гордился тем, что из двух прекрасных дам выбрал лучшую, когда в день турнира в Мессине Паксон вознамерился похитить королеву. Эта женщина столь же трепетна и отважна, сколь и красива.

Из-под опущенных век юноша рассматривал ее профиль, оценивая изящество тонко очерченного носа и решительную линию подбородка. Распущенные волосы в живописном беспорядке были откинуты за спину. С трудом удалось ему удержаться и не погрузить пальцы в темную, как ночь, густую пелену.

Но чаще всего его глаза возвращались к губам Валентины, полным, сочным, плотным, изысканной формы – рот казался просто созданным для поцелуев. Менгис понимал, что прикосновение этих губ к его губам окажется нежным и прохладным. Он понимал, с какой радостью утонул бы в их сладости.

Юноша подвел Валентину к ручью с небольшим водопадом и сел рядом с нею на берегу.

– Ты спрашивала, есть ли у меня сердце. У меня его нет, – рассмеялся он. – И чести тоже.

– Но ты мне поможешь? – тихо спросила Валентина, глядя в его темные глаза.

– Почему ты решила, что я должен тебе помочь? Я понимаю, о чем ты просишь: мол, те воины умрут, если я откажу тебе в просьбе. Пойми, мужчины не должны идти на войну, если они не готовы умереть. Каждый человек – заложник своей собственной судьбы и не должен ожидать чьей-либо помощи в тщетной надежде избежать рока. Что ты можешь предложить в обмен на мою помощь?

– У меня ничего нет, но Малик Рик заплатит золотом, и в два раза больше того, что будет стоить доставленное продовольствие. Половину получишь ты за свою помощь, а половину – Напур для возмещения расходов.

Менгис снова рассмеялся, сверкнув белыми зубами в сумеречной полутьме.

– Мне твое требование кажется более чем странным! Только что ты интересовалась моей честью, а сама ты, христианка, выдаешь себя за черкешенку и правишь Напуром вместо покойного эмира, скрывая ото всех смерть Рамифа!

Валентина издала испуганный возглас, и Менгис улыбнулся.

– В тот же миг, как эмир ушел к Аллаху, мне стало это известно. О тебе я знаю больше, чем ты сама о себе. Например, ты утверждаешь, будто в военном противостоянии мусульман и христиан не принимаешь ни чью сторону, а сама, правя владениями эмира, крадешь продовольственные припасы из кладовых Напура, чтобы помочь христианам! И эта женщина еще осмеливалась спрашивать, есть ли у меня честь! – с улыбкой заключил Менгис.

Валентина поежилась, выслушав язвительную речь.

– Это был вопрос жизни и смерти, – медленно проговорила она. – У меня не было выбора. Умирать совсем не хотелось. Все, что ты сказал обо мне – истинная правда. Однако, как бы там ни было, я не могу допустить, чтобы люди умирали от голода, когда в моей власти помочь им.

– Ты говоришь загадками, прекрасная Валентина! Ты ничего не сможешь сделать, если я тебе не помогу. Но учти, когда христиане станут хорошо питаться и восстановят силы, они начнут уничтожать тот самый народ, что помог тебе выжить. Вот и скажи мне теперь, – насмешливо потребовал он, – есть ли у тебя честь?

– Я молилась о примирении, – возразила Валентина. – Но оно кажется несбыточным; и пока я молюсь, люди умирают от голода.

– Мне известны тяготы войны, – красивое лицо юноши омрачилось. – Неужели никогда люди не поймут, что войной ничего они не добьются? Во имя своих богов христиане и мусульмане уничтожают друг друга, навлекая на себя несчастья и нищету, а утверждают, что откликаются на призыв своей веры! Это удручает.

– Ты говоришь «во имя своих богов», – прошептала Валентина. – Но какому Богу поклоняешься ты, Менгис?

– Силы и законы Вселенной – вот мой Бог. Все сущее есть Бог, и на каждом из нас лежит печать бессмертия. Отрицать доброе начало в человеке – значит порицать идею Бога. Учение несложное, согласись! Бог – все сущее, и все сущее – Бог. Война противоречит этому учению. Мир – естественный порядок вещей, значит мир и есть Бог.

Просто и трогательно проповедовал юноша ей свою веру, голос мягко обволакивал, в словах чувствовалась затаенная тоска. Валентина поверила Менгису, невзирая на то, что находилась она на вершине Аламута, в цитадели убийц и воров. Девушка поверила ему, но сердце разрывалось на части от противоречивых чувств. Если Менгис в силах решить, поможет ли ей шейх аль-Джебал, не несет ли и он некую долю ответственности за те злодеяния, что приписывают Старцу Гор?

– Еще раз спрашиваю тебя, Валентина, – мягко проговорил Менгис, на этот раз без малейшего намека на насмешку. – Есть ли у тебя честь?

– Ты можешь верить во что угодно, Менгис, но если бы умирали от голода мусульмане, я бы помогла мусульманам. Так что мне ответишь на просьбу?

– Мой ответ ты узнаешь завтра утром. Валентина заглянула в самую глубину глаз юноши и улыбнулась.

– Не значит ли это, что ты хочешь заставить меня ждать целую вечность?

Менгис мог и не отвечать ей. Он нежно заключил в ладони ее лицо и долго смотрел ей в глаза. Все заботы и опасения улетучились от этого ласкового прикосновения и проникновенного взгляда. Она принадлежала ему, сейчас, завтра, всегда. Он был ее судьбой.