Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура - Барбара Такман

Евреи поднимались, говорили, писали, убеждали сами себя. Но пока их старания не были подкреплены властью, влиянием и деньгами, необходимыми для строительства домов в Палестине. Одна ласточка (в лице Ротшильда) лета не сделает. Для средней семьи, бежавшей из черты оседлости, проще было обосноваться в Нью-Йорке или Лондоне. Чтобы поставить будущее семьи на веру в будущее Палестины и будущее евреев как народа, требовались героические усилия, на которые мало кто был готов. Условия для Исхода сложились. Но сам Исход был не готов для Палестины. Мобилизации массового движения за возвращение на родину предков придется подождать до тех пор, пока давление в Европе не усилится и пока не появится лидер.

Долго ждать не пришлось.

Внезапно в 1896 г. с грохотом разорвавшейся бомбы раздался звук одного голоса: «Теперь я задам вопрос в наивозможно краткой форме: должны ли мы уйти, и если да, то куда? Или нам остаться? И как надолго?»

Венский журналист Теодор Герцль не замедлил с ответом на свой же риторический вопрос. Он заявил, что евреи это нация, а потому должны самоорганизоваться и вести себя как нация, а также приобрести материальные атрибуты нации, то есть земли и суверенность. Он перечеркнул полвека пустословия одним словом — государственность. Его памфлет был озаглавлен «Der Judestaat» — «Еврейское государство». В предшествовавшие десятилетия огромная стена полемики по так называемому еврейскому вопросу сомкнулась вокруг собственно жертв антисемитизма в Восточной Европе. Герцль пробил эту стену на первой же странице: «Всё зависит от нашей движущей силы. И в чем эта сила? В страданиях евреев». И он объявил, каким будет исцеление: «Еврейское государство — необходимость для всего мира… Пусть нам будет дано суверенное владение частью земного шара, достаточно большой, чтобы удовлетворить правомочные требования нации, с остальным мы справимся сами».

Всего через полтора года после публикации «Еврейского государства», Герцль, до того неизвестный в еврейском мире, организовал и собрал первый Всемирный сионистский конгресс. Собирающийся с тех пор раз в два года, он был призван действовать как государственный орган, что и происходило до тех пор, пока пятьдесят лет спустя не было создано собственно государство. Под председательством на Первом конгрессе самого Герцля делегаты из пятнадцати стран собрались в 1897 г. в Базеле и, как было заявлено, «запустили процесс создания еврейского государства».

Герцль написал «Еврейское государство» в тридцать шесть лет. Восемь лет спустя он умер, измученный сверхчеловеческой задачей вывести свой народ из рабства к свободе. Хотя его и предупреждали, что у него слабое сердце, он не мог отдыхать. Лающие гончие загоняли своих жертв. Ужасающее ощущение того, что время на исходе, заставляло его идти вперед, невзирая на разочарования, обструкционизм, бесконечную страсть к полемике и конфликтам, с какой он сталкивался среди евреев, и отсрочкам, проволочкам, разочарованиям и поражениям, с которыми он сталкивался в остальном мире. Моисей сносил эти тяготы сорок лет и наконец привел свой народ на границу Земли обетованной, но Моисей был, говоря словами Библии, столпом дыма в свете дня и столпом огня в ночи. Когда враги нагоняли его, Господь открыл перед ним Красное море; когда его народ роптал и восставал, Господь посылал громы и молнии; когда народ голодал, Он посылал манну в пустыне. Но никакая сверхчеловеческая поддержка не была оказана евреям, решившим вернуть себе Землю обетованную в конце XIX в. Герцль объявил себя лидером — и без подспорья в виде неопалимой купины. У движения имелись более глубокие, чем он, мыслители, люди, более мудрые и более стойкие, и много было таких до и после него, кто равно посвятил себя великой цели. Но Герцль обладал дополнительным качеством, отличающим истинного вождя, — сознанием собственной миссии и своего предназначения. С таким родился Наполеон; Герцль обрел его, когда осознал свою цель. Моисей, медлительный, склонный к проволочкам и самоуничижению, не обладал им, пока ему не явился Господь, не обратился к нему и его не наставил. Герцль не был Моисеем в том смысле, что не оказал формирующего влияния на человечество. Он был, так сказать, наполовину Моисеем — той его половиной, которая представляла Исход, но не Десять заповедей.

Ни Моисей, ни он не вышли из рядов страждущих, чтобы вывести их из рабства. Моисей воспитывался при дворе фараона, Герцль — в сравнительно комфортной среде эмансипированных и просвещенных евреев Вены. Возможно, именно поэтому и тот и другой смогли стать во главе. Про Герцля часто говорили, что если бы он лучше знал евреев, то никогда не нашел бы в себе смелости для выполнения задачи, которую на себя возложил. Один его оппонент Менахем Уссишкин однажды сказал, что Герцль был самым подходящим человеком на роль сионистского движения как раз потому, что не знал ни евреев, ни Палестины, ни Турции, и добавил: «Ему нельзя открывать глаза; тогда его вера будет велика». Герцль действительно прозрел, и его вера действительно ослабла, но не его решимость. Никакое препятствие не могло его устрашить. Он никогда не опускал рук, никогда не останавливался, пока не остановилось его сердце. Его имя и личность настолько доминировали в том мире, что трудно представить себе, что срок его активной деятельности в движении менее девяти лет, тогда как, например, Хаим Вейцман, первый президент Израиля, вел свою деятельность на протяжении шестидесяти.

Герцль увидел только начало. Моисея побудила действовать картина того, как египтянин избивает израильтянина. Для Герцля таким катализатором стала жестокая книга Евгения Дюринга, призывающая лишить евреев гражданских прав и вернуть их в гетто. Он прочел ее в двадцать два года и следующие двенадцать лет мучился «еврейским вопросом». «Еврейский вопрос» преследовал его, проникал в темы его романов и пьес, отравил радость успеха как самого восхваляемого автора самой восхваляемой газеты Центральной Европы — «Новой свободной прессы». Он верил в кредо оптимизма XIX в., что прогресс избавит от несправедливости, что со временем люди станут настолько цивилизованными, что не допустят существования антисемитизма. Но он читал Гобино, он читал «La France Juive» Дюмона. Он стал свидетелем антисемитской агитации в Австрии и Германии. Прогресс почему-то катился вспять. Надежда понемногу умирала, оборачиваясь пустой иллюзией. В 1890 г. русский указ, вводящий Майские законы, воспретил евреям проживать в ряде сельских областей, владеть сельскохозяйственными угодьями, поступать в университеты, заниматься рядом профессий и состоять на государственной службе. Но не зрелище того, как задыхаются еврейские гетто, перевернуло с ног на голову жизнь Герцля, сколько нападки на эмансипированных евреев в Австро-Венгрии, в Германии и даже — самое горькое разочарование из всех — во Франции, столице разума.

Герцль был парижским корреспондентом своей газеты, когда вся Франция была потрясена яростью парламентских дебатов вокруг Панамского скандала, в котором были замешаны евреи. Затем наступил черед дела Дрейфуса. Напряжение нарастало подобно песчаной буре в Сахаре, пока его накал не исказил лицо Франции. «Смерть! Смерть евреям!» — вопила толпа, пока капитана Дрейфуса вели на суд в декабре 1894 г. Освещавший этот суд Герцль мысленно слышал эти вопли до конца жизни.