Неприступный герцог - Джулиана Грей

— Не мне?

— Нет, синьорина. Не вам, а потомку моего возлюбленного — лорда Коппербриджа. Человеку, в жилах которого течет моя кровь и кровь моего Артура. Только он один может спасти нас.

Казалось, он попал совсем в другой мир после нестерпимой жары на улице. В соборе было темно и прохладно. Уоллингфорд постоял некоторое время у входа в собор, давая глазам привыкнуть к полумраку после ослепительного солнечного света, потом вошел внутрь, сам того не осознавая.

Этот собор был весьма необычным сооружением, возведенным каким-то сумасбродом архитектором, решившим чередовать полосы из темного и белого камня, так что внутри собор выглядел точно гигантская зебра. Уоллингфорд заходил сюда однажды несколько лет назад, когда путешествовал с братом по континенту, но постарался как можно быстрее выйти наружу. Он не любил посещать соборы, потому что высоченные своды, холод и звенящая тишина вселяли в него чувство тревоги.

Так почему же тогда он ощутил сильное желание прийти сюда, едва только увидел претенциозный черно-белый купол, выделяющийся на фоне ярко-голубого неба, гуляя по окрестным улочкам в ожидании Абигайль?

Он был здесь не один. Какие-то люди, закутанные в темные одежды, преклонили колени. Небольшая группа туристов столпилась в самом центре, держа в руках путеводители по историческим местам, и разглядывала потолок, на котором несколько сотен золотых звезд сияло на фоне голубого неба.

Он обошел неф, и звук его шагов гулким эхом пронесся под сводами. Вокруг было изобилие образцов подлинного искусства — на полу и стенах, — и все же взгляд Уоллингфорда неизменно устремлялся на невероятно высокий потолок. Что вдохновило средневековое воображение на создание подобного свода? Простые мужчины, грешники, так же, как и он, сталкивающиеся с соблазнами, обращали свой взор к небу и к своему Создателю. И эта недостижимая высота вселяла в них надежду.

Уоллингфорд миновал черно-белые колонны. Впереди виднелась белая мраморная кафедра, а слева — небольшая молельня, щедро покрытая позолотой. Повинуясь порыву, он вошел внутрь и обнаружил, что она посвящена Джону Баптисту. В глубине виднелась его бронзовая статуя, а посередине располагалась купель. Рядом с алтарем молился монах в одеянии из коричневой шерстяной ткани, подпоясанном простой веревкой.

Не желая его беспокоить, Уоллингфорд сделал шаг назад, но монах поднялся с колен и повернулся к нему, снял с головы капюшон, что, судя по всему, означало приветствие.

— Buon giorno, — осторожно произнес Уоллингфорд, и волосы зашевелились у него на затылке.

— Buon giorno, синьор. Вы пришли помолиться? — Монах указал рукой на алтарь.

Уоллингфорд замахал рукой:

— О нет. Я всего лишь турист. Вы хорошо говорите по-английски, сэр.

— Говорю немного. Присядьте. Красивая молельня, правда?

— Красивая. — Уоллингфорд обошел молельню, рассматривая фрески на ее стенах, средневековую купель и статую в глубине.

— Статую создал Донателло, — пояснил монах.

— Она великолепна. — Уоллингфорд приблизился на несколько шагов, словно хотел рассмотреть статую повнимательнее. Его сердце отчаянно билось в груди.

— Вы приехали в Сиену один, синьор?

— Нет. Со своей… со своей невестой.

— А! Вы собираетесь жениться! Это хорошо, синьор. Жена приносит большую радость. Она дороже самого дорогого рубина.

Уоллингфорд в изумлении обернулся.

— Откуда вы знаете это?

Монах улыбался. Он был весьма красив, хотя волосы были острижены слишком коротко, а уши торчали в стороны.

— На исповедь приходят разные люди, синьор. Так вот те, у кого хорошие добрые жены, грешат меньше. Они счастливы.

— Должно быть, вы слышите на исповеди много необычных признаний.

— Бывает. Но грехи всегда одинаковы. Все мы мужчины, и все мы время от времени испытываем соблазн.

Слова монаха так точно повторяли его собственные мысли, что Уоллингфорд вздрогнул от неожиданности.

— Вы правы, — тихо произнес он.

— Хотите исповедаться, синьор?

— Нет. Я англичанин, и у нас нет такого обычая.

— Жаль. Мне кажется, очень полезно рассказать о своих грехах и получить прощение.

Уоллингфорд рассмеялся:

— Боюсь, я грешил слишком много, поэтому исповедь займет много времени. Так что рискну жить дальше без отпущения грехов.

— А стоит ли, синьор? Вы хороший человек. Хотите жениться, обзавестись семьей. — Монах немного помолчал. — Ваша леди — достойная женщина?

— Она настоящий ангел, — тут же ответил Уоллингфорд. — Довольно озорной ангел, должен признать, но в ней совершенно нет зла или порочности. Она чиста и преданна, как… — У него вдруг перехватило дыхание. — О Боже!

— Что такое, синьор?

Уоллингфорд медленно опустился на скамью.

— Я ее недостоин. Хотя есть ли на земле достойный мужчина?

— Это не так, синьор. Вы хороший человек. Хотя бы потому, что видите в ней добро.

— Она ангел. Она жила в чистом непорочном мире, а я склонил ее к греху. Я спал с ней.

Монах промолчал.

Уоллингфорд облокотился руками о колени и уставился в пол.

— Она была девственницей, а я лишил ее невинности, потому что не смог устоять перед соблазном.

— Это грех, — сказал монах. — Но ведь вы женитесь на ней, правда?

— Женюсь. Я поклялся в этом перед Богом. Но я все равно не должен был ее соблазнять. — Он понизил голос: — Но ведь были и другие, отец, очень много других до нее. Я спал с женщинами с пятнадцати лет, не задумываясь о браке. Соблазнял замужних женщин — домогался их и прелюбодействовал, ведомый лишь собственными желаниями. — Он сжал руки в кулаки и прижал их к глазам. — Я еще могу исправиться, или я хочу слишком многого?

— Сын мой, чтобы измениться, нужно осознать ошибки прошлого и постараться избрать иной путь в будущем. — Голос монаха звучал невероятно мягко и спокойно.

— Я постараюсь. Я буду ей верен и никогда не причиню боли.

— Тогда почему вы испытываете страх, сын мой?

— Потому что раньше я никогда не мог устоять перед соблазном, и не знаю, смогу ли. — Из его измученной души вырвались рыдания. — Как я могу обещать ей верность, когда мои губы целовали стольких женщин? Как могу предложить ей эту руку, которая многих женщин склонила к измене?

— Сын мой, на то нам дана воля — драгоценный дар, посланный нам Всевышним. Каждый человек волен выбирать, грешить ли ему или нет. И совершая грех, он каждый раз делает выбор.

Уоллингфорд ничего не ответил. Пламя свечей подрагивало, отбрасывая золотистый свет на мрамор и позолоту алтаря. Уоллингфорд почувствовал, как что-то тяжелое опустилось ему на голову — то была ладонь монаха.