Варфоломеевская ночь - Владимир Москалев

Диана на миг о чем-то задумалась. Легкая тень досады пробежала по ее лицу, на лбу появилась морщинка, но тут же исчезла, потому что герцогиня снова улыбнулась. Улыбка, правда, уже была лишена той чистоты и искренности, какою виделась несколько минут назад, когда они перешагнули порог нот зала. Так, во всяком случае, показалось друзьям.

Надо полагать, вы оба и остались при особе короля Наваррского? — спросила Диана.

— Да, мадам, нам отвели комнату рядом с покоями его величества.

— В каждой из стен которой проделаны отверстия для подглядывания и подслушивания. Таков Лувр или, вернее, таким его сделала Екатерина Медичи. А потому я призываю вас к осторожности, господа, в разговорах и действиях. Помните, что теперь за вами будут следить уши и глаза королевы-матери. Я имею в виду короля Наваррского, которого она держит в плену и боится, что он ускользнет в свое королевство.

— Нас предупредил об этом сам король, — ответил Лесдигьер, — и сказал также, что опасается не столько за свою жизнь, сколько за наши.

— Вот почему вам надо быть осторожными, — кивнула герцогиня. — Быть может, для вашей безопасности надлежит избрать иное жилище, например, мой дворец? Здесь вас никто не тронет, здесь вы можете смело говорить и делать все, что угодно; шпионов в доме нет.

— Ваше предложение весьма лестно, мадам, и мы с удовольствием приняли бы его, если бы не дали клятву неотлучно находиться при особе короля, чтобы всегда прийти ему на выручку в случае опасности.

— Ваше предложение, мадам, приемлемо только в том случае, если бы короля Наваррского удалось поселить у вас во дворце, — добавил Шомберг, — но поскольку это невозможно, то мы отказываемся, как бы нам этого ни хотелось и как бы мы этим ни огорчили вас лично.

— Что ж, я вас понимаю, а потому не настаиваю, — согласно кивнула Диана де Франс. — Прошу только об одном: не доверяйте фрейлинам королевы-матери и не раскрывайте им своих сердец, ибо каждая из них — шпионка на службе у своей госпожи. Соблазн будет велик, не сегодня-завтра они гроздьями станут вешаться вам на шею, а поскольку вы порядком успели истосковаться по женским ласкам, то им нетрудно будет завлечь вас в свои сети. Не перебивайте меня, — остановила она жестом руки сразу обоих друзей, пытавшихся возразить, — я знаю, что так и будет, а потому и приняла меры, которые, думаю, доставят вам удовольствие и обезопасят ваши жизни. Вы узнаете, зачем я позвала вас сегодня сюда некоторое время спустя, а сейчас с вами хочет побеседовать маршал де Монморанси, мой супруг.

Она позвонила в колокольчик и попросила передать герцогу, что ожидает его в гостином зале для важного разговора.

Слуга кивнул и молча, вышел. Через несколько минут в зал вошел де Монморанси, маршал Франции, имевший после смерти отца звание коннетабля, отнятое у него Генрихом Анжуйским.

— С благополучным прибытием вас, господа, — произнес герцог, пожимая руки обоим дворянам с таким видом, будто бы то, что они здесь находятся, нисколько его не удивило, наоборот, было само собой разумеющимся. Оба тут же сделали вывод, что он давно уже знал об их приходе, но не хотел мешать их беседе с супругой. — Рад видеть вас живыми и здоровыми, — продолжал маршал, усаживаясь рядом с Дианой. — Помните, я предупреждал вас о том, что в воздухе пахнет грозой, и вам лучше немедленно покинуть Париж? А вы все же не послушали.

— Вы тогда уже знали, что случится? — спросил Лесдигьер.

— Вовсе нет. Это не разглашалось до последнего момента; но это было написано на лицах Гизов и тех, кто их окружал. И это видели все, кроме гугенотов.

— Мы никак не могли поверить в такое вероломство короля.

— Король тут ни при чем. Всему виной Гизы. Отсюда шла нить коварного плана, а короля они просто заставили дать согласие, воспользовавшись его склонностью к буйным припадкам и малодушием. Сначала они уговорили королеву-мать, а она потом сразила его известием, будто гугеноты в отместку за покушение на адмирала собираются зарезать короля в его постели. На него давили до тех пор, пока он не лишился рассудка. В таком состоянии он и отдал приказ к началу бойни.

— Это чудовищно, — проговорил Шомберг. — Да ведь она издевалась над собственным сыном! Что же тогда для нее гугеноты?

— Для этого надо самой быть не женщиной, а чудовищем и называться Екатериной Медичи. Она завезла во Францию дух авантюризма, подлости, предательства, измены, коварства и разврата. Кто знает, когда он выветрится, но до тех пор, пока он будет витать над ее землей, сыновья станут убивать друг друга с помощью войн, яда и кинжала, а дочери лить горькие слезы над могилами своих детей.

— И это говорите вы, герцог, католик, маршал в ее войске, которое она посылает для смерти и на смерть! — воскликнул Лесдигьер. — Зачем же вы тогда служите ей? Вы и все остальные?

— Затем, что думаю так только я один, — ответил герцог, — или, вернее, так думает все наше семейство. И все же мы не одни, с нами лучшие умы Франции, те, в ком закипает негодование, возмущение и отвращение к убийствам, погромам и грабежам, искажающим в глазах Европы нашу страну как цивилизованное и миролюбивое государство с неограниченной властью монарха. Династия Валуа прогнила насквозь, она вот-вот рухнет и увлечет в могилу весь феодальный строй, но, стоя на краю гибели, она еще вовлекает страну в нескончаемую череду гражданских войн и ведет к упадку хозяйства и экономики. О Франции стали с возмущением говорить европейские народы. При упоминании о том, что творится здесь, на лицах иноземных государей появляется выражение брезгливости и отвращения; никто не желает вступать в родство с домом Валуа, запятнавшим себя в последние годы убийствами, предательствами и изменой.

— Чего ради тогда поляки избрали королем этого подонка Анжу? — спросил Лесдигьер.

— А знаете ли вы, во что обошлись выборы нового короля в Польше? В несколько миллионов, которые будут выкачаны из населения при помощи новых налогов и которые будут добыты путем продажи государственных должностей, замков и земель — буржуазии, так называемым «людям мантии», имеющим деньги и живущим духом нового времени, которое неизбежно идет на смену старому. Именно они и свергнут и конце концов ненавистную династию Валуа, которая больше уже не возродится. Знаете ли, например, во что обошлись подарки польской шляхте, той самой, что выбирала Генриха своим королем? Глупые поляки, они не понимают, что сажают на престол убийцу и что когда-нибудь он устроит в Варшаве то же, что и в Париже. И это не считая тех затрат, что еще предстоят по поводу пышных празднеств, связанных с прибытием польских послов. А ведь в королевской казне почти не осталось денег, их все съела глупая и никому не нужная ларошельская война — неизбежное следствие Варфоломеевской ночи. Чего думали добиться Валуа жестокостями и убийствами ни в чем не повинных людей? Покорности? Смирения? Раболепства? Миролюбия? Чего же добились? Озлобления, ненависти, восстания и раскола Франции на два государства — Северное и Южное во главе с дворянством, выступившим открыто против королевской власти.

— Что вы предлагаете, монсиньор? — спросил Шомберг после недолгого молчания, наступившего вслед за последними словами Монморанси. — Мне думается, однако, нас пригласили пода вовсе не для светской беседы.