Странники войны. Воспоминания детей писателей. 1941-1944 - Наталья Громова

Везде были окопы – для стрельбы лежа и в полный рост. Постепенно они зарастали и сглаживались.

На даче мы с девочками играли «в эвакуацию». Смысл игры состоял в том, чтобы, набрав еды (листиков, травинок и пр.), кормить «детей» только этими запасами. Их надо было рассчитывать и экономить.

Лёша научил меня водить машину и мотоцикл (потом это пригодилось, и мы целой вереницей ездили из Внукова в Переделкино, а оттуда Митя Чуковский с Лёней Пастернаком – к нам), ходить на лыжах и кататься на коньках. Музыку мы любили оба, Алёша играл на рояле и аккордеоне.

Занятия спортом летом и зимой, безусловно, поддерживали его здоровье, подорванное в эвакуации на лесозаготовках. Недолеченный тогда плеврит дал осложнение при заболевании легких и через много лет свел его в могилу за несколько часов, я и попрощаться не успела. Теперь оба Алексея Суркова – отец и сын – лежат на Новодевичьем кладбище, и невозможно на камне выбить все их звания и награды, а их у обоих немало…

Георгий Верейский, Марк Слободской, Алексей Сурков. Западный фронт, 1941

Военная судьба отца зазвучала в судьбе сына и навсегда вошла в нашу семью. Брат после школы поступил в Военно-воздушную академию им. Жуковского и через десятилетия вышел в отставку как инженер-полковник ВВС, лауреат Государственной премии, о сложной работе которого распространяться не полагалось. Я бы предложила прочитать повесть И. Грековой «На испытаниях», чтобы изнутри узнать жизнь офицеров по гарнизонам и работу над «изделиями».

Поколение моего брата, рискуя здоровьем, держало над нашей державой ядерный щит, и тогда понятия «офицер» и «инженер» звучали уверенно и гордо. Наш двоюродный брат Кирилл Шпакунов, тот, что попал с нами в Чистополь в 1941 году, закончил МАИ, сын брата Алексей Сурков-III тоже связал свою жизнь с небом, но уже с космосом. Военный «акцент» в жизни мужской части нашей семьи научил их – и отца, и брата – всему: они умели копать, сажать, строить, готовить, стирать, убирать.

Отец и сын были очень дружны и всегда попадали в центр компании. До войны семьи писателей жили в угловом доме в Камергерском проезде, против здания телеграфа. Наша квартира соседствовала с квартирой Багрицких, Алёша дружил с Севой, моя бабушка Марья Михайловна – с Марией Брагиной, няней Севы, которую до старости все звали Маша Багрицкая. Так что и уход Севы, и смерть нашей юной воспитательницы рыженькой Фриды в Чистополе были общим горем, слезами и печалью.

Наши чистопольские знакомства с годами стали почти семейными, многие жили рядом на Тверском бульваре, рядом с Литинститутом, с детства сложившиеся знакомства родителей перешли к детям: Наталья Островая, Оля Никитина, Галя и Ванда Васильевы, Наташа Леонова, Лена Пастернак, Галя Долматовская, Андрон и маленький Никита Михалковы с воспитательницей-испанкой Хуанитой, Миша и Лена Гусевы, Лидия Ивановна и Михаил Васильевич Исаковские, Фадеевы, Андрониковы и многие другие составили круг моего поколения. Тогда жизнь не была современной нескончаемой гонкой, и наши чистопольские детские знакомства переходили в общение взрослых людей.

Дом в Чистополе, где жили Сурковы. Дети: Наташа, Кирилл, Алёша. Взрослые: Софья Суркова, хозяйка «бабка Наталья», мать и отец С.А. Сурковой – Мария Михайловна и Антон Петрович Кревс, между ними с бородой – хозяин «дед Николай»

Нашими соседями во Внукове были Л.П. Орлова и Г.А. Александров, И.О. Дунаевский, семья Гусевых, Леонид Утёсов, Игорь Ильинский, семья посла в США в годы войны Н.В. Новикова, композитор Ю.С. Милютин, Твардовские, Исаковские…

Я любила навещать дачу Пастернаков в Переделкине. Зинаида Николаевна рассказывала много интересного, например, о том, как Б.Л. сделал ей предложение, о болезни и смерти старшего сына, подбирала мне прически. Она «в лицах» показывала, как требовала от Хохлова в Чистополе продукты для праздничного пирога детям, а тот ей отказывал. «Тогда я взяла полную чернильницу и хлопнула ее об стол!.. Но пирог детям был!»

Позднее мы с отцом и братом отдыхали в послевоенной Ялте в Доме творчества писателей, директором которого был тот же Хохлов. Он запомнился мне своей молчаливой сдержанностью, серьезностью – словом, чувствовался в нем настоящий моряк.

У Пастернаков же в Переделкине я видела Лилю Брик с длинной косой до пояса, завязанной бантом, и энергичную Лину Ивановну Прокофьеву. В музыкальном училище и институте им. Гнесиных я училась по классу фортепьяно у учениц Г.Г. Нейгауза, а самому мэтру с почтением внимала. И, конечно, мы всей компанией ездили на незабываемые концерты Стасика Нейгауза.

Лёня Пастернак женился, его жена Наташа была, как и он, физик. Мы с моим мужем композитором Вячеславом Артёмовым как-то очень весело дружили с Лёней и Наташей. Иногда Лёня восклицал: «Ребята, мне опять пришло предложение уехать в Америку – дарят ранчо! А что, может, махнем?» Этот жизнерадостный высокоинтеллектуальный человек вносил уют в дачный дом, в отсутствие моего брата замечательно играл на фортепиано.

Внезапная смерть Лёни меня поразила и до сего дня кажется странной. И, конечно, весь московский Чистополь был в Большом зале консерватории, когда навсегда провожали легендарного музыканта Станислава Нейгауза. Мы прощались с ним и с его неповторимым даром. Мой брат был его ровесником. Лейтенант, майор, полковник, Алёша всегда глубоко чувствовал искусство, непритворно, глубоко, заинтересованно мог сличать, допустим, разные переводы Бёрнса, имел огромную библиотеку и немного, но настоящих произведений живописи.

Ужасно так поверхностно и кратко писать о его человеческой судьбе в прошедшем времени. С Чистополя военная форма – сначала отца, позднее брата – привычное и родное. Вешалка в квартире на Пушкинской площади – шинели, куртки на белом курчавом меху, погоны, фуражки. Как хорошо! Значит, полон дом молодых военных людей – хороших, веселых, увлеченных, объединенных каким-то товариществом возраста и профессии. Они уникальные специалисты своего времени, они необходимы, нужны своей державе, они полны надежд и планов, любви и романов. Одно усиливает другое до вдохновения. Значит, будут музыка, танцы, разговоры до утра, стихи…

Конечно, приходили и штатские – ив первую очередь веселый, улыбчивый Толя Дукор, закадычный чистопольский друг. Он стал пианистом и работал, как и я, в Гостелерадио, так что мы постоянно встречались в студиях на записи…

…Есть довоенная фотография, где я сижу у патефона, рядом кукла Стёпка-растрёпка. Говорят, я изводила весь дом, требуя, чтобы много раз проигрывали одну и ту же пластинку с песней, пока папа не догадался, что я ее учу наизусть. И перед отправлением отца на фронт родители пошли и на гибкой пластиночке записали «звуковое письмо» – я пою популярную тогда песню «Андрюша». Пение постоянно прерывается вопросом: «А это сто?», потому что там постоянно мигали разноцветные огоньки. Мамин голос: «Пой, Татушка, пой»… Я заводила «Андрюшу» и опять останавливалась, желая знать: «А это сто?»