Владимир Маяковский. Роковой выстрел. Документы, свидетельства, исследования - Леонид Кацис

Дело в том, что, в отличие от очень закрытых для современного читателя русско-еврейских контактов Маяковского в еврейском Нью-Йорке, рассмотренных в следующей части, поездки в знакомые Варшаву и Прагу кажутся проблем не представляющими.

Между тем, достаточно нескольких строк Маяковского на эту тему:

как сразу возникают вопросы: а кто эти «прочие», единство с которыми противопоставляется Маяковским «единству рабочих», т. е. Интернационалу «работников великой, всемирной армии труда», и что это за «вопрос» в сочетании с «единством»?

И такие «прочие» становятся проблемой. Дело в том, что слово «единство» в столицах новых славянских государств имеет прямое, хотя и полемическое, отношение к идеологии т. н. «Славянского единства».

И это интересный контрапункт к предыдущей поездке Маяковского и следующей главке нашей книги.

Идеология «славянского единства», предусматривающая чаемое объединение всех славянских народов, независимо от религиозной, государственно-территориальной и иной принадлежности на базе лишь общеславянского происхождения, к 1926–1928 гг. насчитывала в России и СССР практически столетие. В процессе развития эта идеология – в разных моделях – обрела своеобразную топику и терминологию, позволяющую достаточно уверенно опознавать ее даже тогда, когда имеют дело с «вырожденными» случаями.

К случаям такого рода относится диалог на темы «славянского единства», который вели Владимир Маяковский и Константин Бальмонт в 1927 г. В прямом смысле – «через головы поэтов и правительств».

Настоящая глава представляет собой сокращенный вариант части большого исследования: Кацис Л., Одесский М.,»Славянская взаимность»: Модель и топика. Очерки. М., 2011. Для упрощения чтения мы не даем подробный и слишком академический аппарат этой и без того очень специфической книги на очень специфическую тему. Хотя все имена исследователей, чьими материалами и идеями мы воспользовались, здесь в тексте упомянуты.

До самых недавних пор ни о каком диалоге просто не могло быть и речи, и все, чем располагали исследователи, были краткие и не очень понятные упоминания имени К.Д. Бальмонта в малопопулярных и редко исследуемых очерках В.В. Маяковского времен его поездки в Польшу и Чехию в рамках европейского турне 1927 г. Причем польская часть визита Маяковского была исследована совершенно недостаточно. Это было связано с тем, что Маяковский в очерке «Поверх Варшавы» открыто призывал столь недавно ставшую независимой Польшу стать одной из советских республик:

«Выводы общие.

Польша развивалась как крупная промышленная часть бывшей России. Промышленность осталась – рынков нет.

На Запад с лодзинским товаром не сунешься – на Западе дешевле и лучше. Западу нужна Польша как корова дойная, Польша земледельческая. У многих поляков уже яснеет ответ на вопрос – быть ли советской республикой в союзе других советских или гонористой демократической колонией…».

Понятно, что подобные призывы не находили энтузиастического отклика в сердцах и умах польских исследователей Маяковского, а сложнейшие аспекты польско-советских отношений от Октября 1917 г. до конца истории Советского Союза не способствовали углубленному изучению этой темы в СССР.

Многочисленные политические аспекты поездок Маяковского в 1927 г. оказывается возможным проверить и оценить и потому, что практически в это же самое время интересующие нас Польшу и Чехословакию посетил другой советский писатель – И.Г. Эренбург. Книга его очерков – «Виза времени» (впервые – 1929 г., Берлин; в СССР с предисловием Ф.Ф. Раскольникова) содержала, за редким исключением, очерки 1926–1928 гг. Как будет видно в дальнейшем, порой возникает ощущение, что Маяковский и Эренбург ориентируются друг на друга, полемизируя или соглашаясь один с другим; в некоторых случаях сведения, сообщаемые, например, Эренбургом, дают возможность понять, почему Маяковский избежал упоминания некоторых событий либо не комментировал их. В свою очередь, очерки и стихи Маяковского касаются тех аспектов политической ситуации в тогдашней Восточной Европе, которых избегает уже Эренбург. Учитывая факт, что в те годы крайне мало советских писателей могли посетить Польшу, взаимодополняющие тексты двух визитеров оказываются едва ли не единственным способом понять то, что стояло как за текстами так, и это – главное, за визитами в Польшу Маяковского и Эренбурга.

Также понятно, что многие аспекты этих поездок нашли отражение на страницах русских эмигрантских книг и журналов, учет которых позволит сделать общую картину еще более объемной. В наибольшей степени, это, естественно, касается К.Д. Бальмонта.

В последнее время, благодаря усиленному изучению истории русской эмиграции, исследователям стали доступны принципиально новые материалы, в частности об отношениях Бальмонта с высшим руководством Чехословакии. Прежде всего речь идет о К. Крамарже.

Сегодня уже выпущены книги об этом и стала доступна читателям целая хрестоматия стихов славянских поэтов в переводах Бальмонта, созданная именно в рамках указанной идеологии. В свое время, написанная по заказу К. Крамаржа, в свет она не вышла.

Это сочетание также позволяет по-новому взглянуть на напряженный диалог Бальмонта и Маяковского по поводу «славянского единства», ибо Крамарж фигурирует в прямо противоположных контекстах – у обоих поэтов.

Обратимся к тексту В. В. Маяковского. В очерке «Ездил я так» читаем в первом абзаце:

«Я выехал из Москвы 15 апреля. Первый город Варшава. На вокзале встречаюсь с т. Аркадьевым, представителем ВОКС’а в Польше, и т. Ковальским, варшавским ТАССом. В Польше решаю не задерживаться. Скоро польские писатели будут принимать Бальмонта. Хотя Бальмонт и написал незадолго до отъезда из СССР почтительные строки, обращенные ко мне:

я, все же предпочел не сталкиваться в Варшаве с этим блестящим поэтом, выродившимся в злобного меланхолика. Я хотел ездить тихо, даже без острозубия».

Причины подобного поведения Маяковского могли иметь место и вследствие отношения к Бальмонту в Варшаве, которое, пусть и иронически, описано тем же Эренбургом в очерке «В Польше»:

«В Варшаве имеется литературное кафе «Мала Землянска», туда приходят польские поэты и польские офицеры. Они не только соседи по столикам. Они друзья и приятели. Говорят, это началось после победы Пилсудского – галуны вошли тогда в польскую литературу. Национализм личности «Коменданта» приобрел романтический флер, он завладел сердцами поэтов. Во многих газетах, упоминая о Пилсудском, пишут «он» с большой буквы. Я видел в комнате много очень даровитого и очень «левого» поэта два портрета Пилсудского. Это были не документы эпохи, но иконы. Античное слияние лиры и лука настолько вошло в нравы, что даже иностранным писателям здесь оказывают воинские почести. Я говорю, конечно, не о себе: мои сыщики были вполне штатскими людьми. Но когда приехали в Варшаву Честертон и Бальмонт, в их честь устроили военные скачки. Г-жа Честертон раздавала ленточки офицерам, г-жа Бальмонт, увы, всего-навсего солдатам. Военный оркестр исполнял гимны и марши».