Московское царство и Запад. Исторические очерки - Сергей Каштанов

Среди работ этого типа необходимо отметить ценное исследование П. Мартынова об основании и заселении сел и деревень Симбирского уезда[757]. К положительным чертам историографии данного периода относится использование документов XVI–XVII вв. в этнографических трудах[758]. Появляются этнографо-историко-географические этюды[759]. Зато заметно уменьшается интерес к истории разинского и пугачевского восстаний, которые рассматриваются по преимуществу в плане описания вызванных ими «бедствий»[760]. В обобщающей работе Е. П. Трифильева о положении крестьян в России при Павле I указываются случаи крестьянских движений в Среднем Поволжье в конце XVIII в.[761] Все волнения этого времени автор связывает с желанием помещичьих крестьян перейти в разряд государственных[762].

Для работ рассмотренного периода характерно накопление большого фактического материала при явно недостаточной критике его, отсутствие исторических построений широкого плана.

В период революции 1905–1907 гг. и накануне февральской революции 1917 г. резко обостряется интерес к истории крестьянских войн. Больше половины всех исследований этого времени, касающихся крестьянства Среднего Поволжья, посвящено разинскому и пугачевскому движениям. В 1906 г. вышла книга Н.Н. Фирсова о восстании Степана Разина, в 1908 г. – о восстании Пугачева[763]. Автор считал, что в силу сходства социального положения русских крестьян и «инородцев» последние были солидарны с русскими в их борьбе с угнетателями. Менее передовой в идейном отношении, но ценной по фактическому материалу была работа А. И. Соловьева[764]. В книге С. И. Порфирьева, вышедшей в 1916 г., содержалось исследование порайонного распространения разинского движения в Казанском крае. Автор сосредоточил внимание на выяснении национального, а не социального состава участников движения[765].

В этот же период растет интерес к экономическому положению крестьянства, однако данная проблема получает освещение с юридических позиций. И. М. Покровский отмечал, что в Казанском крае в XVII в. существовали известные центральной России социально-юридические категории крестьянства: собственно «крестьяне», бобыли, задворные люди, холопы, кабальные люди, закладчики, работники-наймиты, новосадцы и др.[766]Изучив землевладение и хозяйство казанского архиерейского дома в XVI–XVIII вв., Покровский пришел к выводу о том, что бегство крестьян и запустение дворов в XVI–XVII вв. «не могут свидетельствовать об угнетенности домовых крестьян», ибо «то и другое явление слишком обычны для тогдашнего времени»[767]. Тем самым отрицался факт угнетения крестьян и всеми другими феодалами. Не более убедительна попытка И. Тихомирова представить положение пензенских помещиков и крестьян первой половины XVIII в. одинаково «тяжелым»[768]. В описательном плане крестьянские повинности в пользу монастыря характеризуются в книге А. Яблокова[769]. В статье А. Шишкина пугачевское восстание объясняется с позиций известной чичеринско-соловьевской теории о закрепощении и раскрепощении сословий, согласно которой освобождение дворян от обязательной службы (1762 г.) подорвало моральные основания крепостного права и обусловило крестьянские движения, направленные против прикрепления к личности помещика. На основе анализа архивных материалов Шишкин пришел к выводу, что крестьяне сами не убивали своих помещиков, но лишь стремились разграбить их имущество, дабы не допустить возвращения господ в насиженные гнезда (цель – стать государственными крестьянами)[770]. Автор замалчивал то обстоятельство, что физическое уничтожение помещиков, осуществлявшееся руками «казаков», «калмыков» и «каторжников», в огромной мере зависело от жалоб и показаний помещичьих крестьян. Так проявилась в работе Шишкина характерная для этого времени тенденция изображать противоречия между помещиками и крестьянами в сглаженном виде.

В 1902 г. вышло в свет обобщающее исследование И. И. Игнатович о положении помещичьих крестьян в первой половине XIX в. В этой работе показывается распределение крестьянского населения по губерниям (в процентах). Исследовательница отмечает для средневолжских губерний преобладание барщины над оброком[771]. Это подтверждало аналогичные наблюдения В. И. Семевского в отношении порайонного распределения форм ренты в XVIII в.