Каменная ночь - Кэтрин Мерридейл

Начиная с 25 января строители в спешке – в их распоряжении было всего три дня – возводили усыпальницу, спроектированную Щусевым, в то время как комиссия практически денно и нощно проводила совещания, на которых обсуждала детали похоронной церемонии. Никто не мог себе позволить совершить ошибку. Упущение или оплошность, допущенные в ритуале, могли выдать некомпетентность. В конце концов, ответственность за проведение этих похорон была только первым шагом в принятии коллективной ответственности за будущее самой революции. И если одни не решились принять этот вызов, то другие, например Сталин, смогли разглядеть среди хаоса и горя открывающиеся возможности. Сталин сделал характерный для себя ход: считается, что именно ему удалось устроить все так, что подле ленинского гроба в тот январский день странным образом отсутствовал Троцкий, самый видный революционер в стране после Ленина, который также не принимал участия в организации похорон вождя. В то время Троцкий неважно себя чувствовал, и новости о смерти Ленина застали его по дороге на Кавказ, в санаторий. Некоторые считают, что его обвели вокруг пальца, другие – что Троцкий был слишком подавлен смертью вождя. В любом случае в Москву он вовремя не вернулся и на похороны не успел. Так он упустил важнейшую возможность встать во главе скорбящих соратников Ленина и укрепить свою репутацию ближайшего ленинского советника и его наследника[475].

Таким образом, честь перенести гроб с телом Ленина из Колонного зала Дома союзов во временную усыпальницу и произнести речи в память о не, которые запомнились всем свидетелям, выпала оставшимся в столице героям революции: Каменеву, Зиновьеву, Калинину и Сталину. Первым с надгробным словом выступил заместитель председателя Петроградского Совета Григорий Евдокимов, по общему мнению, обладавший самым зычным голосом в России[476]. “Мы хороним Ленина. Всемирный гений рабочей революции отлетел от нее. Великан мысли, воли и дела умер”, – обратился он к замерзающим толпам собравшихся. Похоронный кортеж стал точным отражением той уродливой бюрократической машины, которую создал покойный. Тело сопровождали представители рабочих организаций, Красной армии, Московского гарнизона, Центрального комитета Коммунистической партии, Центральной контрольной комиссии, Исполнительного комитета Коммунистического интернационала, Центрального исполнительного комитета, дипломатического корпуса, организаций профсоюзов, Президиума Девятого съезда Советов, а также представителей партийных и государственных органов республик, регионов и крупнейших городов советской империи. Схожие списки фиксировали порядок, в котором скорбящие должны были следовать за гробом и то место, которое было отведено каждому из них, когда гроб помещали в усыпальницу[477].

Торжественный момент, когда тело вождя было опущено на место последнего успокоения, был отмечен одновременно артиллерийским салютом и очередным проникновенным исполнением “Интернационала”. Эхо разносило салют и музыку на тысячи километров. На Амуре пели “Марсельезу”. На Камчатке в январской тьме и морозе стояли до полуночи, обнажив головы в молчании в тот самый момент, когда в далекой столице тело вождя помещали в усыпальницу[478]. В провинции прошли массовые митинги на месте братских могил, в которых покоились жертвы Гражданской войны[479]. Народ, на долю которого за десять лет выпали невообразимые страдания, мог добавить еще один день холода и мрака к своим воспоминаниям. Позднее обнаружилось, что сто шестьдесят два солдата из числа тех, кого выстроили по всему пути следования гроба в Москве, получили обморожение конечностей[480].

Тело поместили в усыпальницу, но оно все еще было не совсем бессмертным. Его судьбу предстояло определить или тем плесневым грибам, что уже начали расти на носу и на пальцах, или Бонч-Бруевичу и товарищам, которых заваливали советами и рекомендациями. Из каждого города или региона империи на них потоком полились письма и петиции, большая часть которых призывала увековечить память величайшего человека в истории. Не все хотели, чтобы тело вождя забальзамировали. Некоторые авторы писем требовали кремировать его или просто похоронить[481]. Некоторые хотели добраться до Москвы прежде, чем тело вождя исчезнет. В типичном письме, адресованном Калинину, говорилось: “Мы, дети ржевской деревенской школы… всего сорок человек, пишем Вам, чтобы выразить нашу самую заветную мечту, чтобы нам позволили посетить могилу нашего дорогого Ильича. Мы умоляем и надеемся, что наша заветная мечта сбудется”[482]. Но большинство писавших желали создания в той или иной форме памятника, места, где люди могли бы встретиться с мертвым вождем и напрямую черпать силы из его энергии и материи.

Среди рядовых партийцев вновь воскресло старое представление о кладбище, о тесном общении с мертвыми как с реально присутствующими. Это время также отмечено сумбуром теоретических концепций о бессмертии, возможности воскрешения и космической пыли, основанных на теориях дореволюционного мечтателя Николая Федорова: набожного, безумного аскета, бежавшего всякой публичности. Приверженцы этих идей говорили, что тело Ленина должно быть сохранено до тех пор, пока не станет возможным его реанимировать, или, по крайней мере, до окончательной победы мировой пролетарской революции[483]. Идея была неплоха, но все упиралось в одно: необходимо было сохранить тело вождя. Комиссия по организации похорон готова была возродиться под новым названием – Комиссия по увековечиванию памяти вождя. Ее заседания растянутся на многие месяцы.

Против идеи мумификации Ленина высказались самые влиятельные люди в стране, включая вдову вождя Надежду Крупскую, и высокопоставленные большевицкие деятели Каменев и Троцкий. Но благодаря целой череде совпадений эта идея все-таки стала возможной. Среди таких совпадений, без сомнения, оказался энтузиазм и воодушевление, с которыми ее воспринял Леонид Красин. Помимо коммунизма, он страстно увлекался техникой и космизмом. Его зачаровывала научная задача перманентной мумификации, и он был убежден в потенциальной пользе, которую она как кратчайший путь к физическому воскрешению мертвых способна принести. На похоронах Л. Я. Карпова в 1921 году Красин заявил: “Я уверен, что наступит момент, когда наука станет так могущественна, что в состоянии будет воссоздавать погибший организм. Я уверен, что настанет момент, когда по элементам жизни человека можно будет восстановить физически человека”[484].