Балканский венец - Вук Задунайский

Недолго ждать осталось славного дня сего, а покамест орта Урхан-аги шла в деревню Медже, которую местные гяуры называли Радачевичи, и слово это непроизносимо было для османов. Надлежало орте разбить в оной деревне шатры свои и дожидаться здесь других воинов Богохранимой империи, которые спешили с других концов аялета[180]. Ярким было солнце, высокими горы, стекали с них реки и росли деревья и цветы такой красоты, как в райском саду. Не было ничего удивительного в том, что гяуры зубами держались за землю эту – разве кто-то отказывается от рая по воле своей? Но рай один, а страждущих поселиться в нем – как звезд на небе, не разойтись им с миром. Посему остаться в райском саду надлежит тем, кто сильнее и храбрее, чья вера крепче, и грядущее сражение да укажет достойных! Много тех, кто бьет себя в грудь – но железо справедливо, оно не ошибается в выборе сильнейшего.

На подходах к деревне открылась орте дивная картина: дорога шла по краю глубокого, подобного чаше ущелья, на дне которого плескалось озеро – большое, как залив в море, и чистое, как девственница. И в нем, как в зеркале, отражалась гора, вершина которой увенчана была острыми черными скалами странного вида.

– Гляньте, это зубы! Зубы шайтана! – раздались голоса.

И впрямь походили эти скалы на обгорелые зубы джинна. И сказал тогда чорбаши[181]Якуб:

– Местные рацы называют их Чертов город. Вроде как живут там злые джинны, которые нападают на путников и сбрасывают их с тропы на скалы.

– И ты, стало быть, боишься этих джиннов?

Расхохотался Якуб, ажно живот его заходил ходуном:

– Джиннам впору бояться нас, ага!

– Не знаю, боятся ли нас джинны, – ответствовал Урхан-ага, – но вот ежели на тропах этих обрушат они свои камни, целая армия не пройдет, застрянет.

Веселы были воины. Шли они по чужой земле так, будто была она своей. Вошла дорога в узкую седловину, склоны которой густо поросли деревьями диковинного вида. Местные называли их оморикой[182], было древо то высоким, едва не небо подпирало, и узким, как игла, да к тому ж еще и колючим. Такие деревья видел Урхан-ага только в этих краях. И сгодились бы они по высоте и крепости своей не только на султанские галеры, но даже и на огромные мачты кораблей рыцарей италийских, что видал он в Золотом Роге, когда брали они Истанбул.

Пока предавался орта-баши этим размышлениям, на дорогу перед конем его что-то будто выкатилось из кустов придорожных. Проделки духов гор, не иначе. Встал конь Урхан-аги на дыбы, заржал. Следом встала вся орта, но пешим это было проще – был он единственным, кто мог позволить себе сидеть в седле, ибо янычары ходят пешими, лишь орта-баши и высокие сердары ездят верхом, право это даровано им самим султаном, да распространится власть его на весь подлунный мир! И когда справился Урхан-ага с конем своим, узрел наконец, кого послал им на сей раз Всемогущий творец неба и земли.

Урхан-ага верил в приметы, ибо не без оснований полагал он, что Всемогущий всегда дает знаки рабам Своим о том, что ждет их впереди. Если дорогу воинам перебегала корова или коза – это было хорошей приметой, если кошка или собака – могло выйти и так и сяк, а вот если женщина… Баба на дороге – хуже не придумаешь. Если дорогу воинам переходит баба – жди беды и всяческих безобразий, ибо женщины – это первейшие слуги шайтана, который, как известно, любит вводить во грех сынов человеческих, через это он и расстраивает их планы, и губит их. И все бабы на свете были в том одинаковы.

Говорят, когда маджарский король Ласло[183]с войском своим, которое дал ему Папа из Рима, шел в поход на Падишаха Богохранимой империи, дорогу ему перебежала какая-то цыганка, которая вызвалась предсказать судьбу короля по руке его. И вместо того чтобы убить цыганку на месте, король выслушал ее и даже одарил маджарией[184]. И напрасно, ибо не прожил король после этого и трех дней – порезано было воинство гяурское под Варной, как мясо барана крошат в кебаб, сам же король головы недосчитался. Урхан-ага помнил ту битву, она была горячей. Не сразу удача улыбнулась янычарам, но дело неверных было заранее проиграно. В Эдирне[185]знатно отпраздновали ту победу – не поскупился султан на дары богатые, взятые у гяуров. А голову короля начинили кореньями ароматическими и таскали по улицам на копье. Поскольку же при жизни носил он редкостные шаровары: одна штанина у них была черная, а другая – красная, то все войско рядилось в такие в веселии большом, а пилаф[186]варился на улицах в огромных котлах, и любой мог подойти и взять себе столько, сколько хотел. Не довела короля до добра зловредная баба.

Даже самые лучшие из женщин, вроде Фатимы, жены Али, и те были опасными чародейками. И ведь вот как назло – знали эти бабы, что от них столько разорения, так ведь нарочно лезли туда, куда не надо, будто было им там медом намазано, а они слетались на него, как мухи, вместо того чтобы дома сидеть и печь баклаву[187]для мужа своего. И вот ныне, по воле самого шайтана, не иначе, на дороге стояла баба, и это не сулило орте ничего хорошего. Тьфу! И что еще хуже, была это не какая-нибудь старая и почтенная женщина, а совсем еще девчонка, большеглазая, со светлой как молоко кожей, черными бровями и длинными тяжелыми косами – темными, как ночь над Золотым Рогом. Сбилась с головы косынка, разметались косы по плечам…

Выбежала она на дорогу, не замечая их, смеясь и крича – наверняка что-то глупое, что ж ей еще кричать? – куда-то в сторону, где, как было понятно по голосам, находились еще такие же, как она. Одна женщина – это уже смерть, а две – много хуже: умершие за веру попадут в рай, умершие из-за бабских шашней – прямо к шайтану в казан. Но тут девчонка обернулась и заметила их. И ужасом наполнились глаза ее, от чего стали они подобны перезрелым маслинам. Такие украсили бы гарем какого-нибудь субаши[188].

Сжавшие рукояти ятаганов ослабили хватку, ибо она не представляла для них угрозы, но даже против того – манила, особливо задранным горным ветерком подолом юбки. Так и встали они друг против друга – деревенская девчонка и полторы сотни мужчин, за мгновение ставших подобными разгоряченным жеребцам на весеннем лугу. Длилось это всего один миг, но хватило его. Крутнулась нежданная гостья и с визгом скрылась в кустах придорожных. Грянул ей вослед смех из янычарских глоток – да такой, что мог и мертвых поднять. И спросил чорбаши Якуб, скосив и без того кривой глаз свой: