Революция - Захар Прилепин

Времени оставалось мало, и Нолан не успел сам изобрести все обстоятельства сложного представления: пришлось совершить плагиат у другого драматурга, у врага-англичанина Уильяма Шекспира. Он повторил сцены «Макбета», «Юлия Цезаря». Публичное и тайное представление заняло несколько дней. Осужденный приехал в Дублин, беседовал с людьми, действовал, молился, негодовал, произносил патетические слова, и каждый из его поступков, которые затем подхватит слава, был предусмотрен Ноланом. Сотни актеров помогали игре протагониста; у некоторых роль была сложной, у других – мимолетной. Их слова и дела запечатлены в исторических книгах, в пылкой памяти Ирландии. Килпатрик, увлеченный этой тщательно разработанной ролью, которая его и обеляла, и губила, не однажды обогащал текст своего судьи импровизированными поступками и словами. Так развертывалась во времени эта многолюдная драма вплоть до 6 августа 1824 года, когда в ложе с траурными портьерами, предвещавшей ложу Линкольна, долгожданная пуля пробила грудь предателя и героя, который, захлебываясь кровью, хлынувшей из горла, едва успел произнести несколько предписанных ролью слов.

В произведении Нолана пассажи, подражающие Шекспиру, оказались менее драматичны; Райен подозревает, что автор вставил их, дабы в будущем кто-нибудь угадал правду. Райен понимает, что и он также является частью замысла Нолана… После долгих раздумий он решает о своем открытии умолчать. Он издает книгу, прославляющую героя: возможно, и это было предусмотрено.

1944

[19]

Елена переходит улицу и входит в Эль Энканто.[20]Время истекает. Я сжимаю «спрингфилд» и прицеливаюсь. Одежда прилипла к телу, и страшно хочется пить. Я беру с кровати полевой бинокль, подношу его к глазам, и дверь аюнтамьенто вырастает, продавец газет на углу уже не кажется таким ничтожно маленьким в своем открытом киоске, я вижу шевеление его губ и движение рук и представляю, как он сообщает последнюю новость, привычно выученную наизусть или даже приукрашенную им и звучащую в драматическом тоне, чтобы привлечь внимание прохожих.

Без бинокля официантка из «Ла Флор де Куба» похожа на муравьиху пробирающуюся в кишащем муравейнике, дверь аюнтамьенто уменьшается, и я нервничаю, зная, что с минуты на минуту из этого отверстия появится Андрес Батиста и я увижу его таким же несравнимо уменьшенным. Меня угнетает мысль, что стрелять на ровной поверхности я тренировался пятнадцать дней, а сверху вниз всего три. И тем не менее этот человек должен быть убит. Я внушаю себе это вслух, потом повторяю про себя, но волнение не проходит: если я не убью его сегодня, завтра он может убить меня. Роберто и остальные согласятся, что я оказался непригодной кандидатурой, а этот сыщик по-прежнему станет смеяться с алькальдом, поднимаясь с ним на трибуны своей жеманной походкой, со своим кукольным лицом и запахом женских духов, а из-за него будут гибнуть такие люди, как Армандо.

Елена выходит из Эль Энканто и входит в «Ла Флор де Куба». Теперь я знаю, что он сейчас появится, потому что приближается к назначенному месту. Только бы не случилось ничего непредвиденного, я не уверен, что мои нервы выдержат еще один такой день, как сегодня. Хотя осложнений быть не должно, ведь не ради своего удовольствия Елена пятнадцать дней выучивала все привычные передвижения этого типа.

Все идет по плану, но при мысли, что я могу промахнуться, я внутренне содрогаюсь. Тогда я вспоминаю дыхание Армандо на заднем сиденье, где мы его прятали, и лицо Роберто, каким я видел его в зеркале заднего вида, и кровь снова бросается мне в лицо.

Я опять подношу к глазам бинокль, и первое, что увеличивается, – дверь аюнтамьенто, за ней – продавец газет и журналов, он все так же шевелит губами и двигает руками, официантка из «Ла Флор де Куба», манекены Эль Энканто, платье Елены в проеме двери. Мне хочется взглянуть Елене в лицо, но она наполовину скрыта стеной. В проходе уличный торговец скобяной мелочи, жестикулируя, предлагает свой товар, разложенный на брезенте, я вижу, как он открывает и закрывает рот, и мне представляется, что он тянет одну и ту же песнь: «Подойдите и взгляните, никто не даст дешевле за такую малость… Вольный бедняк продает за так».

Снова дверь аюнтамьенто. Сердце ходит у меня под рубашкой, и пот течет за воротник. Сверху расстояние кажется больше, чем есть на самом деле, и я бы чувствовал себя гораздо увереннее, если бы у меня был оптический прицел или хотя бы стрелять пришлось не сверху вниз.

Вот у киоска остановился прохожий, выбирает какую-то вещицу и платит киоскеру. Наверно, он купил фигурку супермена, приходит мне в голову, или Роя Роджерса. Хорошо бы стать суперменом, чтобы вылететь вон с этого третьего этажа и опуститься на улице возле Елены, или превратиться в Роя Роджерса и стрелять без промаха.

Без бинокля все снова уменьшается и удаляется даже больше, чем в действительности. Шум машин доходит до меня словно с другой планеты. По улице проезжает владелец овощной тележки, может быть, тот самый, у кого моя старушка покупает капусту и салат. Мне хочется догнать его и передать для нее пару слов, но он, толкая тележку, уже исчезает за углом Эль Энканто.

Елена остановилась у входа в кафе. Я взглядываю на часы: без двух минут три. Осталось две минуты, говорю я в голос и бросаю бинокль на кровать. Замечаю, что волнуюсь, и от этого нервничаю еще больше. Прицеливаюсь, и мушка замирает над центром двери аюнтамьенто. При оптическом прицеле Андрес Батиста оказался бы у меня прямо перед стволом, я увидел бы даже его нос и смог бы прицелиться ему в голову, чтобы убить наверняка, а с тем, что есть, необходимо, чтобы не промазать, целиться в грудь.

Елена начинает продвигаться к зданию аюнтамьенто. Она задерживается у газетного киоска и покупает газету, оборачивается, возможно, вычисляя мое местоположение, я неожиданно обнаруживаю, что мушка приходится посреди ее фигуры, и, удивленный, отвожу ствол, возвращая его на дверь аюнтамьенто. На улице северный ветер поднимает облако пыли и бумаги, которые взлетают над головами Елены и продавца газет. Киоскер отворачивается спиной и прикрывает нос платком, Елена делает то же самое ладошкой и бежит укрыться за колонну.

Андрес Батиста появляется в проеме двери неожиданно, как молния, и я нацеливаюсь ему в грудь. Мне хочется покончить с ним немедленно, но я помню, что должен дождаться, пока он не поравняется с газетным киоском, чтобы Елена оказалась к нему как можно ближе, и когда она бросится к нему, зовя на помощь, прохожие вынуждены были бы подбежать к ним. «Суматоха – вот что нас спасет», – сказала тогда Елена, и только сейчас я осознаю всю тщательность плана. Андрес Батиста продолжает беседовать с человеком у дверей, в бинокль доносчик виден мне, как и в тот вечер, когда убили Армандо, и по спине у меня пробегает обжигающий озноб. Не могу разглядеть как следует, но нос его мне кажется длиннее обычного. Та же куртка, те же жеманные движения, тот же запах духов. Этот больше ни на кого не донесет, говорю я вслух, чтобы услышать собственный голос, и снова вспоминаю Армандо на заднем сиденье, глаза Роберто в зеркале заднего вида, его приказ мне перед уходом в Сьерру и его горячую руку на моем плече: «Надеюсь на тебя, Даниэль».