Спящая - Мария Евгеньевна Некрасова

ловко перевернулась на лапы и одним прыжком выбралась из куста, мазнув меня по штанине ободранным боком. Шаркнули когти по металлическому забору, прыжок – и псины уже нет. Только тогда наверху вскрикнула Катька.

Сердце упало в живот, я подскочил к берёзе и уставился вверх сквозь эту темноту:

– Катька! – Убью псину, убью!

Луна ушла за облака, и сквозь ветки ничего не было видно, я затанцевал вокруг дерева так и этак, а сам думал: я же не слышал звука падения – значит она ещё там.

– Катька!

– Не ори! Она и так трясётся вся… – Миха. Там, наверху.

Я включил свет над крыльцом – и, кажется, сделал хуже, ослепнув совсем от этого света. На ощупь зачем-то схватил лестницу. Её не хватит и на половину той высоты, бросил её, ступил на перила, легко влез на козырёк над дверью – и только оттуда увидел. Миха был там. И Катька. Миха держал её, держался сам, тоненькая макушка дерева опасно наклонялась к соседскому участку. Я, кажется, перестал дышать на несколько минут. Они спускались. Потихоньку, очень медленно, глазами я этого вообще не видел, только чувствовал, как собака, животом (кора царапается) и этим внутренним взором, каким видел бетонные блоки на участке соседа. Катька всё делала правильно: рука-нога, рука-нога… Кажется, я слышал это ушами, да, это бормотал ей Миха.

– Не спеши. Рука-нога… – он страховал снизу и действовал почти синхронно, только иногда получая ногой по голове или по плечу. У него был спокойный голос, а мне хотелось орать, но было нельзя, да я и не мог, как будто звук выключили. Очень медленно. Рука-нога… Катька, испуганная, ещё полусонная, действовала как робот под Михину диктовку. Под её ладонями кололась и крошилась древняя кора этой жуткой чёрной берёзы.

Берёза может подвести.

Это знание пришло ниоткуда, как неощутимый толчок за секунду до звонка будильника. Я рявкнул на собачьем:

– Не смей!

Потом охнул Миха, Катька больно царапнулась корой, ветки кончились, и что-то стремительно пронеслось мимо моих глаз.

– Жива? Молодец! – далеко внизу, в темноте, невидимый с моего козырька, Миха нахваливал Катьку за удачный спуск.

У Катьки только ладони были расцарапаны. Они удачно съехали по стволу, как пожарные в кино. Кажется, только тогда я сумел сделать вдох. Голова закружилась. Я опустился на четвереньки: так легче, не упадёшь. Ладони холодила жесть козырька, а у меня ещё свербело в животе это новое «берёза может подвести».

– В дом! – Я завопил это вслух, и Миха послушался. Рванул, перемахнув через перила с Катькой на плече, физрук бы вздрогнул и перекрестился, а я считал секунды, когда хлопнет дверь. Внизу самая жирная ветка чёрной берёзы, наверное, в две ноги толщиной, это была сухая ветка, она была готова, она…

Кажется, она сперва рухнула, оглушительно шаркнув по металлическому забору, а потом я услышал хруст.

Не помню, как слетел с козырька. На крыльце стоял ошалевший Миха, одной рукой он ещё держал на плече Катьку, другой – открытую дверь. Половину двора занимала упавшая ветка: чёрный скелет с жёлтыми листиками.

Катька спрыгнула, завертела головой, как будто проснулась только что, а не целую жизнь назад, там, на дереве:

– Тор! Где Тор? Мне нужен мой Тор…

Мы с Михой переглянулись. Наверху, в спальне отца, заскулил Микки, но вряд ли Катька его слышит. Она вообще сейчас ничего не слышит, кроме своего обожаемого Тора, и это не её вина. Псина не успокоится, псина…

– Он убежал, Кать. – Миха запоздало растирал уставшее плечо. Его куртка была порвана, а на физиономии кровили мелкие царапины, как будто ею возили по стволу. Катька поёжилась в своей пижамке с пони. Я шагнул в прихожую, схватил первую попавшуюся куртку и стал на неё напяливать. Я подвернул рукава, повозился с молнией, я словно тянул время, сам того не желая, но тянул, потому что не так это легко – убивать, даже если тебе очень нужно. Катька покладисто поднимала руки и подбородок, чтобы застёжка не ущипнула, а у самой глаза так и бегали: где её прекрасный Тор, как он мог её покинуть, наверняка где-то рядом…

– Рома, ты же найдёшь его?

– Обязательно!

Глава XXI

ПОМОГУ

Разыскивать пса я пошёл один, чтобы никем не рисковать. Мог бы, конечно, взять и отца, но нет. Это наши с псиной дела. У отца я взял арматурину. Хорошую, тяжёленькую, не ружьё, конечно, но что есть. Было ещё темно, я отвёл Катьку с Михой к деду Артёму (он так и храпел при включённом свете), велел запереться и никого не пускать. Катька ещё и отпускать меня не хотела:

– Ты куда?

– Тора искать.

– Я с тобой… – она вцепилась мне в штанину и повисла на ней. Сама как щенок, который заигрался. В опасную игру с опасным крупным животным.

– Тебе надо поспать. Завтра в школу. Ты проснёшься, и Тор будет рядом. – Кажется, это был первый раз, когда я так серьёзно врал Катьке. Да ещё с этой арматуриной в руках. Я придумаю, что ей сказать завтра. Сочиню что-нибудь волшебное про командировку к лесным деревьям, про собачьего босса, которому Тор понадобился для важного государственного дела… Не сейчас. Сейчас надо бежать искать.

Он может вернуться в любой момент, когда меня рядом не будет: днём, ночью, домой, в школу (добежал ведь как-то, а путь не близкий), через год, два или двадцать, уже к её детям и внукам. Он не успокоится, пока не уничтожит всех. Потому что «плохие», потому что приказ. Потому что вот такая дурацкая несправедливость: даже самым гнилым хозяевам достаются верные собаки. Верные, чем бы это ни обернулось.

Катька ещё крепче вцепилась в мою штанину:

– Я с тобой! Я должна сама, это моя собака! – По-моему, она догадывалась о моих намерениях, но почему-то не говорила вслух. Думаю, она тоже боялась. Как я, суеверно боялась озвучивать свои страхи: вдруг сбудутся?

Миха молча сгрёб её в охапку, отцепил от моей ноги и поволок в комнату.

– ПУСТИ!

Мне голову просверлил этот визг. За стенкой философски всхрапнул дед Артём, потом завопил Миха:

– Кусается!

Некогда было унимать этот балаган. Я прекрасно понимал, что Катька не успокоится, пока я здесь, шмыгнул за дверь и вывалился в темноту.

За спиной лязгнул засов, опять завопила Катька. Я крикнул Михе, чтобы глаз с неё не спускал, и побежал вокруг дома, светя телефоном под ноги. Не дай бог, псина здесь! Не дай бог, поджидает под кустом, пока я уйду. Она же может влиять на Миху, на деда, может сделать так, что они