От Милана до Рима. Прогулки по Северной Италии - Генри Воллам Мортон

С первого же взгляда меня поразило великолепие интерьера. В нем ощущалась радостная торжественность, чувствовалась попытка представить на земле золотые райские залы. Солнечный свет просвечивал сквозь тонкие мраморные и алебастровые плиты. Куда бы ни падал взор, всюду я видел цветной мрамор и сияющую мозаику. Казалось, я вошел в один из залов дворца византийского императора. Я читал о них в книгах: полы там были из позолоченного серебра, а двери — тоже из серебра, слоновой кости и эмали.

Я вернулся в мавзолей Галлы Плачидии и постоял там. От церкви Святого Виталиана мавзолей отделяло всего сто ярдов и один век. Интересно все-таки: оглянешься вокруг, и мысли твои уходят в Рим и раннее христианство, а потом пройдешь сто ярдов, и Рим остается позади, а ты уже устремляешься на восток, в Византию.

Мозаичные портреты Юстиниана и Теодоры находятся на стенах апсиды. Император с левой стороны. Он стоит в короне и в пурпурном императорском одеянии, в руке у него золотая чаша, которую он, по всей видимости, собирается принести в дар новой церкви. По бокам от него придворные в белых далматиках, священники в сутанах и военные, его личная охрана. Процессия еще не вошла в церковь, иначе император снял бы корону. На стене напротив — Теодора и ее придворные дамы. У императрицы на голове корона, каскадом спускается крупный жемчуг. На подоле пурпурной мантии вышиты три фигуры волхвов в персидских одеждах. Изображение скопировано с мозаики церкви Святого Апполинария. У императрицы в руках кубок. Возможно, в нем золото, которое она приносит в дар новой церкви. Гофмейстер откинул занавес у входа в здание. По левую руку от Теодоры стоит группа придворных дам, одетых в роскошные одежды, однако не настолько прекрасные, чтобы затмить императрицу. Интересно, подумал я, вон та строгая дама, что стоит сразу за императрицей в белой накидке поверх алого платья, уж не та ли неприятная Антонина, жена Велизария, женщина, чье происхождение и прошлое были такими же сомнительными, как у самой Теодоры?

Если портреты эти правдивы — считается, что так оно и есть, — Юстиниана и Теодору изобразили людьми молодыми, а ведь в год освящения церкви Юстиниану было уже шестьдесят четыре года, да и Теодора была немолода. Это был последний год ее жизни.

Карл Великий был так потрясен красотой церкви, когда стоял здесь через два с половиной столетия, что даже попытался воспроизвести ее в Германии, в капелле Карла Великого (Э-ля Шапель) в Аахене, но эффект был не тот: церковь оказалась приземленной и тяжелой.

Выходя, я заметил любопытную вещь. В церкви собралась лужица, и я решил было, что появилась она от дождя, пока не понял, что она просочилась через фундамент. Это окончательное свидетельство того, что Равенна была когда-то городом каналов и лодок и что болото никуда не ушло. Вот почему летняя трава в Равенне такая зеленая. Все дело в болоте, защитившем пятнадцать столетий назад последних императоров.

Примерно в трех милях от Равенны вздымается над плоской землей мрачная старая церковь. Это церковь Святого Апполинария, последняя реликвия процветавшего морского порта Класса, основанного некогда Августом в качестве опорного пункта кораблей Адриатического флота. Все исчезло — и доки, и гавань, и дома. Осталась только базилика. Круглая кампанила похожа на башни Ирландии. Она стоит возле церкви, и, как говорят, построили ее на том месте, где был раньше маяк Класса. На крыльце — мемориальная доска с надписью, сделанной по-английски, другой такой в Равенне больше нет. На доске следующий текст:

ПАМЯТИ ВЛАДИМИРА ПЕНЯКОФФ (ПОПСКИ). (1896–1951),

подполковника британской армии, кавалера ордена «Военный крест», благодаря которому базилика была спасена во время боев за освобождение Равенны (18–19 ноября 1944 г.). Муниципалитет присвоил ему звание почетного жителя города. Настоящая доска помещена здесь благодарными жителями Равенны с согласия вдовы и друзей покойного 15 мая 1952 г.

На последних страницах книги «Тайная армия» («Private Army»), описывая подвиги отряда молодых британских солдат в тылу врага, Пенякофф упомянул и этот инцидент. Услышав, что по кампаниле должны открыть артиллерийский огонь, посчитав ее за подозрительный наблюдательный пункт немецкой артиллерии, и узнав, что здание знаменито своей мозаикой, он послал сюда разведывательный отряд. «Я доказал, что слухи ни на чем не основаны, — писал он, — и спас церковь». Он заметил, что это был «акт милосердия, первый за длинную карьеру разрушений».

За церковью раскинулся знаменитый сосновый лес, который так любил Данте. Лучший свой рассказ о привидениях Боккаччо тоже связал с этим лесом. Байрон любил по вечерам ездить здесь верхом. Теперь он не такой густой, каким был во времена Байрона, но все равно тянется на мили. По вечерам огромные темные сосны кажутся загадочными, между их стволами можно разглядеть волнующееся вдалеке Адриатическое море. Иногда Байрон ездил здесь с хорошенькой молодой графиней, Терезой Гвиччиоли. Она была плохой наездницей. «Не могла справиться со своим конем, он бежал за моей лошадью, — писал поэт, — и пытался укусить ее. Тогда Тереза начинала визжать. В высоком цилиндре и небесно-голубой амазонке она выглядела довольно нелепо, смущала меня и наших грумов. Беднягам приходилось нелегко: они постоянно удерживали ее от падения. К тому же и платье ее требовалось защищать, оно норовило зацепиться за сучья, того и гляди порвется». Байрон ездил сюда с Шелли поупражняться в стрельбе. Оба были хорошими стрелками. Иногда Байрон спешивался и целился в тыкву, в другой раз подбрасывал вверх серебряные монеты: в этом случае за ним бежала толпа мальчишек.

Во времена Байрона Равенна занималась виноделием, производством шелка и сбором пиноли, маленьких маслянистых пиниевых орешков, которыми итальянская кухня с незапамятных времен приправляет кушанья. Путешественники прошлого столетия описывали, как местные подростки залезали на сосны и стряхивали на землю шишки. Затем вынимали из них орешки, но сами шишки не выбрасывали, а сжигали зимой в жаровнях.

Я полагаю, что самым почитаемым местом для жителей Равенны является гробница Данте. Поэт провел здесь последние три года и умер от болотной лихорадки. То, что город подружился с великим соотечественником, наполняет сердце Равенны гордостью, и чувство это ничуть не убывает от сознания того, что раскаивающаяся Флоренция, стараясь загладить свою вину за то, что выставила поэта в свое время из города, хотела бы забрать его к себе.

Тем не менее кости его до сих пор покоятся — как уверил меня человек, поклявшийся, что сам их видел, — в саркофаге в маленькой классической усыпальнице, построенной двести лет назад. Борьба за них продолжалась несколько столетий, но Равенне удавалось отбить все усилия Флоренции. В 1519 году настал опасный момент. В то время на папском престоле был представитель рода Медичи, и флорентийцы направили посланцев с папским предписанием вернуть останки. Саркофаг открыли — он оказался пуст! Кто-то заранее предупредил. Однако, спрятав кости от Флоренции, Равенна сама умудрилась их потерять. Так они и считались утерянными в течение трехсот пятидесяти лет. До 1865 года их никто не видел, и вдруг рабочие, проводившие в соседней часовне какой-то ремонт, обнаружили деревянный ящик с полным скелетом и надписью, которая гласила: «Кости принадлежат Данте». Медики провели экспертизу и подтвердили подлинность останков. Кости на три дня выставили для всеобщего обозрения, и люди приходили посмотреть на них.