Философия футуриста. Романы и заумные драмы - Илья Михайлович Зданевич

улица Величества, номер восьмой, под минаретом Тула. Вы мне напишите, когда вы сможете оправдать Айя Софию”. Синейшина, вернувший себе все свое самообладание, проводил Ильязда до порога. Почему он не раздавил этого нахала? Действительно, законы гостеприимства? Неизвестно.

В полусне Ильязд спустился на большую дорогу и зашагал в направлении дома. Если бы он постоял еще несколько минут, то увидел Озилио, спускавшегося с высот, размахивающего руками, что-то выкрикивающего. Когда же он, наконец, дотащился до дому, где его встретили удивленные фигуры друзей, Хаджи-Баба передал ему только что присланный пакет. В пакете оказался его старый костюм и письмо от Суварова: “Посылаю Вам, милый друг, Ваш костюм, так как смокинг24 может Вам надоесть. Повторяю еще раз, будьте благоразумны”.

К письму была приложена бумажка в пятьдесят лир.

7

Настала столь редкая в Константинополе зима. Снег выпал за ночь, к полудню исчез, опять выпал с наступлением вечера, но без всякой настойчивости. Но слякоть развел повсюду такую, что передвигаться нельзя было без отвращения.

Это служило только лишним оправданием Ильязду, который решительно переменил образ жизни и стал домоседом. Волнения двух ночей быстро прошли, никаких следов, и так как по ночам Ильязд больше не разгуливал, а Сумасшедший на площади больше не появлялся (да, вероятно, сезон для него был окончен до весны), то хотя Ильязд и вспоминал изредка и об Озилио, и о Синейшине, но на воспоминаниях не задерживался. Жизнь протекала теперь исключительно мирно на улице Величества среди цветов, воспоминаний о гареме и врачебных занятий (свиные зубы оказались в целости в кармане присланного Суваровым костюма), и, если бы не смокинг, висевший на чердаке, и добрая пятидесяти лир2, которых Ильязду не на что было тратить, можно было подумать, что этих событий никогда и не было. Так как вставал Ильязд теперь рано и времени от занятий с Шерефом и Шоколадом было достаточно (а Хаджи-Баба ограничился свиными зубами, никаких новых поручений не давал, возможно, во избежание нового исчезновения), то Ильязд вспомнил даже о своих литературных занятиях и начал писать новое действо – “ЛеДантю Фаром”3.

Но вот однажды утром его потребовал вниз почтальон и передал ему два конверта, в одном заключалось пятьдесят новых лир с запиской Суварова, что вот новое месячное жалование, и только, а в другом – приглашение грузинского консула на торжественный молебен в грузинском монастыре по поводу праздника Святой Нины.

Записку Суварова он порвал, лиры спрятал в карман, но приглашение консула вызвало в голове Ильязда ряд веселых воспоминаний и сопоставлений. Представитель демократической республики, входящей во II Интернационал4, приглашающий на молебен, да еще к монахам в гости. И потом столько знакомых лиц, давно исчезнувших с ильяздного горизонта, другая жизнь, другие люди.

Он целый день провел за чисткой и починкой своего костюма, сходил к прачке за бельем и на следующий день отправился в консульство, откуда должен был с дипломатом совместно отправиться в расположенный в окрестностях Константинополя монастырь Св. Нины.

В эти месяцы Грузинская независимая республика, возникшая после распада Российской империи и надеявшаяся удержаться в качестве буфера между Россией и Турцией, доживала свои последние и наиболее обманчивые месяцы. Получив от Англии порт Батум, который по Брест-Литовску доставался Турции, заключив договор с Советским Союзом5, признанная фактически и готовая к признанию юридически и вступлению в Лигу Наций, – Грузинской республике только не хватало для полного объединения нескольких потерянных уездов и, в особенности, присоединения к ней исторического Гюрджистана, который на висевшей в официальных учреждениях карте республики был помечен особым цветом – ни Грузия, ни Турция, а особый цвет, и хотя центр турецкой политики находился в Ангоре, а не в Константинополе, все-таки положение константинопольского представителя было особо ответственным и щекотливым. Ему приходилось и представлять республику и поддерживать затруднительные отношения с подданными оттоманскими, будущими грузинами, и многое прочее, если вспомнить, что Грузия, участник Второго Интернационала, принуждена была в борьбе за независимость против Советов опираться на реакционные правительства авторов версальского договора. Если присовокупить к этому, что Константинополь уже был театром грузино-германско-турецкой конференции и грузинам приходилось однажды лавировать между потерпевшими поражение, как теперь выигравшими войну, то станет ясно, до какой степени была запутана константинопольская обстановка.

Войдя в кабинет консула и обратив внимание на заштрихованные на карте провинции Гюрджистана, Ильязд невольно погрузился в раздумье, вспомнив о своем путешествии, о своих разбитых надеждах, и показался самому себе далеким, наивным и сильно изменившимся (с тех пор). И все вместе взятое – и консул, и Грузия, и провинции, все показалось ему до такой степени далеким, не связанным с его настоящей жизнью, что он почувствовал себя еще более в состоянии совершенного равновесия.

Грузинский католический монастырь оказался ничем не замечательным6. Гораздо занимательнее оказался некий Чулхадзе, который, как сообщил по секрету консул, еще недавно назывался Чулха-заде и, вероятно, еще продолжал так называться у себя на побережье к востоку от Трапезунда (распространенное среди отуреченных грузин обыкновение менять окончание дзе на турецкое заде), который по-грузински изъяснялся, вероятно, не слишком хорошо, предпочитая турецкий или французский язык, и, введенный в соблазн именем и присутствием Ильязда, начал знакомство с того, что назвал его Ильядзе – переделка, с которой он так никогда и не расстался. Узнав, что Ильядзе хорошо знакомо ущелье Чороха, он, не скрывая той роли, которую он теперь играл в невыкупленных областях, Чулха (как его называли окружающие, по-видимому, из желания избежать щекотливого вопроса об окончании его фамилии), пришел в невероятный восторг и немедленно постарался показать собеседнику, что он ездил в глубь страны и знает всё ущелье Чороха, и течение Тортума-чая, и оба грузинских прохода, восточный и западный, и потерянные соборы, и много всякой всячины, совершенно невероятной, о быте местных жителей, горах и о свойствах льда, и так как Ильязд не собирался с ним спорить, то Чулха разоврался до такой степени, что Ильязд, когда надо было возвращаться в Константинополь, отблагодарил консула за любезность и предложил Чулхе поехать с ним обедать, готовый расстаться с лирами, но не таким величественным вруном.

Вот этот умел и знал видеть секреты и сказки. Его можно было даже заподозрить, что он читал древних авторов, так как в стране, оказывается, было все, начиная с золота, которое валяется глыбами на берегах Чороха, и вплоть до амазонок, которые скачут по ущельям. Ильязд видел пархальский храм, а сокровища? О хитрые горцы, они ничего не показали, на самом деле в погребах хранятся драгоценности и рукописи, украшенные