Королева Бедлама - Роберт МакКаммон

Грейтхауз замолчал, и Мэтью подал реплику:

— Очень хотелось бы ее услышать.

— Это предположила миссис Герральд. Она исходила из факта, что у обеих жертв раны спереди и сзади, но ни одной ниже пояса. Она думает, что Фелл наказывает предателей или ослушников, пропуская их сквозь строй, когда каждый из присутствующих должен нанести удар. Может быть, над ними даже происходит какой-то суд до начала этого спектакля. Виновного — виновного в нарушении кодекса молчания или поведения — протаскивают сквозь строй до полусмерти, а потом проламывают ему череп. Я бы сказал, действенный метод гарантировать верность. Как по-твоему?

Мэтью промолчал.

— А может, никакого «сквозь строй» и нет, — сказал Грейтхауз. — Может быть, жертву просто бросают в какую-то комнату и набрасываются на нее, как псы. Но на такую мысль наводят веревки — связаны только руки, а ноги свободны. Жертве полагается бежать — или идти, быть может. Она должна знать, что спасения нет, что смерть будет медленной и мучительной, сколько бы раз ни пробегать туда-сюда мимо этих ножей. — Грейтхауз скривился, будто представив себе озаренное факелом подземелье, где переливается свет пламени на клинках, где бежит несчастная тень, молящая о пощаде, среди других теней, горящих убийством. — Мы думаем, что были наверняка и другие, но их тела либо не найдены, либо уничтожены. А может быть, сейчас Фелл достиг пика своих желаний: создал криминальную империю, захватывающую континенты. И акулы помельче — такие же смертоносные в собственных океанах — собрались вокруг этой большой, и вот так они доплыли даже сюда, в эту реку, где молодой человек, что лежит в той могиле, был убит за… за что? За неповиновение? За отказ склониться перед кем-то, чистить чужие сапоги? Кто знает. Он мог даже быть просто примером — чтобы другие боялись, за какую-то мелочь.

Грейтхауз вытер рот рукой, ссутулился. Какое-то время он молчал. Слышно было, как вороны где-то высоко перекликаются между собой. Потом он сказал:

— Ладно, давай отсюда уходить.

На обратном пути через сад с измазанными землей лопатами Мэтью спросил:

— Но ведь вы же не можете быть уверены? В том, что Фелл здесь, я имею в виду. Вы же сами сказали, что его могли убить разбойники.

— Сказал. И ты прав, уверенности у меня не может быть. Абсолютной, во всяком случае. Но я тебе скажу, что я думаю: у профессора именно такой способ мести, и если даже его самого здесь нет, значит, кто-то применяет его… скажем так, школу.

Не доходя до фермы, Грейтхауз остановился и взял Мэтью за рукав:

— Ты это имя пока никому не называй. Это между нами, ты понял?

— Да.

— Мы ожидали его или кого-то из его соотечественников здесь, в колониях, рано или поздно. Я думал, что я к этому готов, а оказалось — нет.

Выражение лица Грейтхауза уже было не таким, как возле могилы. Там Мэтью казалось, что он буквально убит таким поворотом событий, но сейчас краска вернулась на его щеки, глаза смотрели, как и прежде, яростно. Вопреки самому себе Мэтью обрадовался этому.

— В понедельник я с утра поеду в город и посмотрю на карты земельных участков в Сити-холле, — объявил Грейтхауз. — Найдем, кому принадлежит земля к северу от фермы Ван-Гуллига. Согласен, что тело могло принести и с другого берега реки, но надо с чего-то начинать.

Мылом и водой, предложенными Ормондом, они смыли как могли запах разложения с рук и лиц, но главным образом забили себе ноздри острым зеленым запахом скипидара. Грейтхауз поблагодарил фермера за помощь и дал ему несколько мелких монет. Перед тем как сесть на коней и пуститься в обратный путь, Грейтхауз достал из седельной сумки коричневую бутылку бренди, откупорил и предложил Мэтью пить первому. В другой день такой глоток спалил бы ему внутренности, но сегодня только слегка согрел. Грейтхауз щедро приложился к горлышку и тоже, наверное, выжег у себя пару демонов, потом запрыгнул в седло.

Обратный путь в имение миссис Герральд прошел в молчании. Мэтью заметил, что куда увереннее действует поводом и коленями, и хотя Упрямец иногда пытался возмутиться, но вроде бы конь осознал, что его всадник взял командование на себя. Мэтью подумал, что вряд ли сегодня уже случится что-то хуже, чем было, пусть даже Упрямец взбрыкнет всерьез, ну так и нечего этой скотине мнить себя хозяином.

Одно Мэтью заметил и запомнил: Грейтхауз время от времени оборачивался и тревожно оглядывался темными глазами, будто удостоверялся, всматриваясь в яркий солнечный полдень и клубы пыли, что тварь, которой следует опасаться, не обрушится на них многоголовой гидрой с десятками рук и ножей.

Не все было рассказано в этой истории с профессором Феллом, решил Мэтью, глядя, как Грейтхауз то и дело проверяет уже пройденную дорогу. Только часть, и, быть может, меньшая. Что-то очень мрачное — и личное, наверное, — Грейтхауз утаил от него, связал в себе надежно, как веревкой убийцы. Очевидно, эта часть должна подождать до более безопасного часа.

— Способность прощать есть величайшая наша сила, но она же может быть и величайшей нашей слабостью. Все мы, милостию Христовой, способны понять, что значит простить врага своего. Поглядеть в глаза обманувшему нас, обидевшему нас, наедине или на людях — и протянуть ему руку понимания и прощения. Такое действие требует иногда сил более, нежели в пределах человеческих, не так ли? И все же мы делаем это, если мы ходим в Боге. Мы отбрасываем несправедливости, сотворенные другими над нами, и движемся далее по своему земному пути. Теперь поразмыслите как следует над тем, что может для каждого из нас быть самым трудным актом прощения. Посмотреть в глаза зеркалу и простить себя за все обманы и обиды, что накопили мы за многие годы жизни. Многие ли из нас могут воистину простить других, если мы не можем справиться с грехами собственных душ наших? С грехами и страданиями, нами же на нас навлеченными? Как можем приблизиться мы с чистой душой к кому-либо, нуждающемуся в прощении, если душа наша страдает от ран, нанесенных своею рукою?

Так проповедовал воскресным утром преподобный Уильям Уэйд со своей кафедры в церкви Троицы. Как всегда, народу собралось полно, потому что Уэйд был сильным оратором и обладал еще одним редким качеством: милосердием к своим слушателям — он редко говорил больше двух часов подряд и тем заработал симпатии пожилых прихожан, которым приходилось держать слуховые рожки. Мэтью сидел в четвертом ряду, рядом с Хирамом и Пейшиенс Стокли. Прямо за ним сидел магистрат Пауэрс с женой и дочерью, а впереди — Тобиас Вайнкуп с семьей. Жалюзи были закрыты для защиты от утреннего солнца, а также, как утверждали старейшины церкви, чтобы внимание прихожан не отвлекалось на посторонние предметы — как, например, стойла скота совсем рядом. Церковь освещалась свечами, в ней пахло опилками и сосновой смолой, потому что тут всегда что-то строили или чинили. В потолочных балках порхали голуби, свившие там гнездо после того, как в начале мая бурей повредило крышу. Мэтью слышал, что преподобного Уэйда не меньше двух раз видели, когда он выставлял им тарелку семян и хлебных крошек, хотя церковные старейшины ворчали насчет голубиного помета, который портит сосновые половицы, и даже хотели нанять какого-нибудь индейца, чтобы убрал их оттуда стрелами. Но пока что еще никто в церкви Троицы тетивы не натягивал.