Саша Чекалин - Василий Смирнов

Не прекращалось движение и по обочинам дороги. Возвращались обратно беженцы, не успевшие уйти с нашими войсками. А в противоположную сторону тянулись группы женщин, подростков с оборонительных работ, неожиданно оказавшихся в тылу врага. Те и другие заходили в избы, просили хлеба, воды, а в ненастную холодную погоду — обогреться, переночевать. Было похоже, словно на необъятных просторах русский народ поднялся со своих насиженных мест и теперь кочует по дорогам и ночью и днем, и в холод и в дождь, не зная покоя.

Иногда по дорогам гнали пленных. Они были босые, раздетые, многие с окровавленными, грязными повязками. Украдкой к ним приближались жители, старались, несмотря на окрики конвойных, что-нибудь передать из съестного. Кидали впереди на дорогу хлеб, картошку, зная, что все это подберут.

Марья Петровна тоже не осталась в стороне от человеческого горя, она тоже вышла на обочину большака к пленным с кринкой молока и буханкой изрезанного на ломти хлеба, но рослый конвойный так ударил ее прикладом, что старушка, как куль, свалилась в канаву.

Павел Николаевич, не помня себя, бросился было к ней, но отец опередил. Сам выскочил на улицу и помог Марье Петровне подняться и дойти до крыльца. Тронутая сединой голова у него тряслась, черная жесткая борода топорщилась.

— Куда сунулась, — сердито отчитывал он жену, — на тот свет захотела?

Марья Петровна только охала, потирая ушибленное плечо. Морщинистое лицо у нее было испуганное, удивленное, повойник сбился набок.

На другой день Павел Николаевич уже не рискнул пойти в избу к отцу. Отсиживался в сарае, спрятавшись в сене. Следил в щель за селом. Слышал, как фашисты громили амбары, гонялись по улице за курами, ходили по избам, выволакивая оттуда все, что не успели надежно припрятать хозяева. Такой же тревожной была и ночь. На улицах слышались крики, песни пьяных солдат… Несколько раз трещали автоматные очереди. Небо за прогоном было красное, оттуда тянуло дымом и гарью — очевидно, там что-то горело…

Павел Николаевич лежал, глубоко зарывшись в жесткое, колючее сено, и думал: «Что же будет дальше? Какая жизнь ожидает людей?»

Утром, как только эсэсовская часть ушла из села, Павел Николаевич несмело вылез из своего убежища.

Побывав дома, он зашел на колхозную пасеку — и не узнал ее.

Все ульи были разбиты, часть из них сожжена, деревья порублены. Уцелевшие пчелы сиротливо кружились над яблонями, над разломанным тыном и как-то по-особенному, словно жалуясь, тоскливо жужжали. На глаза у Павла Николаевича навернулись слезы. Он опустился на колоду, чувствуя себя беспомощным, усталым. Пчел он любил с детских лет. Казались они ему разумными, все понимающими существами. Он даже разговаривал с ними, когда обхаживал улей. И они, как-то ласково жужжа, очевидно разговаривая по-своему, садились на его голову, лицо и не кусали. Теперь они погибали.

Прошло несколько тяжелых дней, в избу зашел человек из партизанского отряда — колхозник Трушкин из соседнего села.

Марья Петровна и не подозревала, что поила квасом партизана. Ничего не было в Трушкине воинственного. Среднего роста, худощавый, в ватном пиджаке с заплатами, в сапогах. Трушкин передал Павлу Николаевичу задание от Тимофеева — помочь переправиться через реку красноармейцам, выходившим из окружения.

Павел Николаевич как-то весь ожил, засуетился, услышав, что его просят помочь. Трушкин казался теперь Павлу Николаевичу необыкновенным человеком. Они сидели вдвоем на задворках, загороженные от посторонних людей кустами. Павел Николаевич расспрашивал про сына.

— Воюет, — одобрительно говорил Трушкин. — Жив, здоров. Парень толковый. Оружия у нас нехватка, не рассчитали. Так он сколько трофейных винтовок приволок… Так что, Павел Николаевич, помогай. Реку ты знаешь, где можно вброд перейти, а может, где и плот сколотить. Все должны Родине помогать. Не одни мы, партизаны, а народ. Понимаешь, весь народ.

— Я что же… я всей душой… — Голос у Павла Николаевича дрожал от волнения.

После разговора с Трушкиным он уже не чувствовал себя таким одиноким, оторванным от людей.

В указанном месте, в кустах у реки, Павел Николаевич встретил группу вооруженных красноармейцев — человек двенадцать. И, глядя на бойцов, на их обветренные, мужественные лица, видя неодолимое стремление вырваться из окружения, Павел Николаевич понял, что он тоже на войне. Он на посту! Ему доверяют. Он тоже помогает своей Родине, находясь в Песковатском.

Павел Николаевич подробно объяснил красноармейцам, в каком направлении лучше всего держать путь.

— Днем опасно, — предупредил он, — все дороги теперь забиты фашистами.

— А мы не одни, — шутили красноармейцы, любовно похлопывая по своим винтовкам. — Патронов вот только маловато…

Вечер и ночь выдались дождливые, безлунные. Переправа прошла удачно. Домой Павел Николаевич возвращался усталый и довольный. Спокойно, легко было на душе.

Старики ждали его. Волнуясь, наперебой рассказали о том, что уже знало все Песковатское: у овинов нашли двух убитых фашистских солдат.

— Днем приходил Шурик, — зашептала бабушка. — Это он. Он говорил — в соломе у него винтовка схоронена… Так им и надо, окаянным. Побольше бы их так… — Марья Петровна перекрестилась на божницу, где теперь день и ночь теплился в розовой лампадке огонек.

Павел Николаевич и старики беспокоились за Сашу, хотя в душе у них пробуждалась гордость.

— Наш Санька еще покажет себя, — толковали они.

Неожиданно Саша снова появился в Песковатском. Павел Николаевич на этот раз ночевал дома. Он попарился в печке, отдыхал. Только сели пить чай, как в окно тихо и осторожно постучали. Старики побледнели, тревожно глядя на сына, но Павел Николаевич не испугался, почему-то сразу подумав: «Шурка!»

Стук в окно повторился.

— Спрятался бы ты, Павел, — жалобно, вполголоса запричитала было Марья Петровна, испуганно засуетившись по избе.

Дед пошел открывать калитку.

— Ну, вот и я! — заговорил Саша, улыбаясь. — Наверно, не ждали?

Он стоял в своем черном пальто, перепоясанном ремнем, в шапке. Сапоги по колено были измазаны липкой грязью.

Бабушка, всхлипнув, бросилась к внуку, обняла его, целуя и причитая. Слезы ручьем катились у нее по морщинистым щекам.

— Ну, как ты тогда… ушел-то? — спросила она, не сводя глаз с внука.

— Тогда что, — Саша пренебрежительно махнул рукой. — Вот сегодня было дело…

Он коротко рассказал, как встретился вблизи Песковатского на дороге с фашистом и тот хотел задержать его.

— Но я его сразу гранатой… — похвалился Саша. Рассказывал Саша спокойно. В эти минуты он был далек от мысли, что труп убитого им солдата мог поставить на ноги всех оккупантов, остановившихся на ночлег в Песковатском.

Слушая Сашу, старики и Павел Николаевич только качали головами. За его скупыми словами о только что пережитой опасности чувствовались большая внутренняя сила и уверенность в себе.