Княжья воля - Константин Кудряшов

с торговым караваном в неспокойный путь к чужим берегам, ведь приподнялся он в итоге совсем не слабо, по башке в подворотне тресни да обчисти — на всю жизнь хватит.

Но такого попробуй тресни. При нем дамасская сабля, два ножа и совершенно звериная ловкость, приправленная многолетней воинской интуицией. Сам кого хочешь обчистит. Тем более, что с ним верный индус. Мадхукар, тот вообще из касты потомственных воинов — кшатриев. Одет по случаю зимы тепло, но много проще, нежели его приятель, только тюрбан стал заметно толще. Лука при нем нет, зато присутствует сабля. А сабля у индуса весьма примечательная, слегка изогнутый клинок в паутине синих разводов, гибкая и твердая одновременно. Литой булат, он как раз из Индии пошел. Такой клинок можно обернуть плашмя вокруг пояса, но при встрече с вражеским железом булат будет как алмаз против глины. "Гора не может раздавить алмаз" — любил приговаривать Мадхукар и был абсолютно прав — против булата подавляющее большинство древнерусских клинков — сущая пакость. Даже мой меч, вернее, оба меча, отобранных когда-то у старины Харана, впечатления на искушенного оружейного знатока не произвели. К моему неудовольствию кшатрий определил качество Харановых клинков как очень среднее и посоветовал как можно скорее от них избавиться. Продать на рынке и купить что-то более стоящее. Про то, что пользуюсь я своим оружием очень редко, я предпочел скромно умолчать, но о приобретении обновки задумался всерьез, больно уж мне сабелька индусова нравилась.

Я едва успеваю перекинуться с Джари словами приветствия, как Сологуб, раздвигая гигантским носом морозный воздух тянет меня на два слова.

— Кто это? — спрашиваю я, когда в избушке Глыбы десятник подводит меня к дрыхнущему на лавке оборванному мужичку. По виду — людин, на поясе в потертом чехле висит боевой нож, харя заросшая, звероватая, потом от него разит за два метра как от пашущего на жаре вола. Должно быть из тех, кто на волюшке расчищает огненным палом участки от леса и возделывает землю, собирая скудный урожай для прокорма семьи и продажи. Огнищанин…

— Бобыль. Из за реки прибежал. Говорит, вражья сила на Полоцк прет.

— Да ну? И много ее прет?

— Пять сотен конных, тысячи две с половиной пешцев. Грабят, жгут, скоро здесь будут.

— Не сказал кто?

— Не знает он, как увидал, сразу к нам на лыжах кинулся, но орали, говорит, не по словенски.

— Давно он тут отдыхает?

— До рассвета пришел, сутки не спал. Сейчас разбужу и в детинец к Ингорю отправлю с кем-нибудь из своих.

Правильно мыслит десятник, тут лучше перебдеть. Сигнал поступил и о нем нужно немедленно доложить вышестоящему начальству.

— Может пошлем кого выяснить? — почесав репу, предлагаю я.

— Куда?

— За реку, откуда этот прибежал.

— Вот Ингорь пущай и выясняет, а мы посидим покудова, нас и так тут мало как щенят от плохого кобеля.

После этой поэтической метафоры я реально напрягаюсь. Грубое лицо Сологуба серьезно как у подсудимого на вынесении приговора. Если это реально набег неведомого пока врага, то дела наши попахивают тухлятинкой. Князь с основной дружиной неделю назад отбыл в Туров к брату, оттуда собирался проехаться по селищам и весям, собрать причитающуюся ему дань.

— Сколько в городе войска?

— Сотни две копий если считать с боярскими дружинами. Еще сотни две людинов ополчаться, но их собрать время нужно.

Сологуб остается будить горького вестника, я выхожу из темной избы на яркий зимний свет. Задираю голову к надвратной башне, откуда рукой мне призывно машет Мороз.

— Поднимись-ка ко мне, Стяр!

— Что, Морозище, соскучился?

— Сдался ты мне! Дымы вижу! Из-за леса за Двиной!

Дымы это в любом случае непорядок, даже если не знать, что где-то там за лесами пришлые потрошат жителей Полоцкого княжества.

По березовым жердинам крепко увязанным в лесенку я взбираюсь к Морозу на верхнюю площадку башни. Дымов отсюда наблюдается несколько. Три жирных, напустивших в небо мутных чернил на большом расстоянии друг от друга — далеко, и два молодых, несмелых дымка поближе, километрах в пяти-шести от реки.

— Давно ты эту красоту сечешь?

— Да не очень. Кто ж их селян знает чего они там жгут…

Верно, о дымах, как о сигналах беды в системе оповещения нас никто не предупреждал, значит, нет ее, системы этой. Кого Рогволду бояться? Кругом либо данники, либо добрые соседи ни с кем из которых полоцкий варяг не ссорился до такой степени. Кто тогда? Киев, Новгород, Смоленск, неведомые варвары? Почему со стороны Двины?

Над деревьями, поднятая зверем или человеком с гортанным гамом закружила стая черных птиц. Через несколько минут на засыпанный снегом речной лед из леса стали выбегать люди. Человек двадцать всего, что-то маловато для заявленной вестником численности напавших на мирные поселения и уж тем более на Полоцк. Только через некоторое время мы с Морозом смогли разглядеть отсутствие у бредущих в снегу людей копий, топоров и любого другого оружия. Тогда же стало понятно, что больше половины из них дети и женщины. Кто-то волочит мешки с наиболее ценным добром, у троих на руках завернутые в тряпье младенцы.

К нам поднимается Джари.

— Это война, Стяр, — молвит он бесстрастно, мгновенно оценив ситуацию. Густая бахрома его девичьих подрагивает, когда Джари настороженно сужает глаза.

Я бросаю последний взгляд на все появляющихся из леса новых беженцев и кидаюсь вниз. Нахожу Жилу, ласково притягиваю к себе за грудки.

— Сбегай-ка, братец, до корчмы, скажи Яромиру и Рыку, чтобы заперлись там до выяснения. Передай — за Младину головой отвечают, а если что, пускай бегут с ней, Юрком и Кокованом со всех ног за городские стены прятаться. Ясно?

— Ясно, батька!

— Ну, дуй давай да не задерживайся там, мигом обратно!

Провожаю Жилу напутственным хлопком по торчащей лопатке и вижу как Сологуб отправляет молодого дружинника Рыжка отвести огнищанина в детинец к Дрозду или Ингорю для доклада.

— Что делать будем, Сологуб?

— Затворяться, вот чего!

— Как затворяться, а люди как же, они ведь к нам бегут!

— А куда нам их? Посередь двора согнать как скотину? Мы первые на пути стоим, за нас сразу и возьмутся, не понятно тебе что ли? А ну как навесом стрелами бить зачнут? Пусть дальше бегут, в город или за подол, там лесов до самого Камня, прячься не хочу.

Большим Камнем здесь называют Уральский хребет. Лесов и рек русских до него от Полоцка, действительно, немерено, всю Европу переселить можно. Но куда людям бежать зимой с детьми и стариками? Снега за городом по пояс…

— Думаешь приступом нас будут брать?