Испанский поход - Алексей Живой

– Про царя нумидийцев, который влюбился в дочь нашего командующего, – нехотя вымолвил Бибракт, – и про то, что его обманули, отдав девушку Сифаксу. Теперь будет война. Иначе зачем нам столько солдат.

– Пожалуй, ты прав, – кивнул Федор, уязвленный тем, что узнал о настоящей подоплеке событий едва ли не позже всех. Все-таки иногда он по-прежнему ощущал себя здесь чужим, пришельцем из другого мира. Воюя в Италии, Федор мало интересовался новостями жизни в метрополии. Не до того было. А здесь, оказывается, кипели страсти ничуть не меньше, чем там. И наверняка все, включая капитана корабля, да Федор не удивился бы, узнав про матросов, были в курсе дела. Слухами, как известно, земля полнится.

– А ты видел дочь Гасдрубала? – спросил вдруг Федор, мысленно отдаляясь от политических проблем.

– Один раз, – ответил Бибракт, с удивлением посмотрев на своего командира, словно тот мог видеть ее чаще.

– И какая она? – не отставал Федор.

Бибракт помолчал, скрестив руки на груди, словно размышляя, что можно говорить Федору, а чего нет. Но, видимо, решил не темнить.

– Красавица. За такую можно жизнь отдать.

«Похоже, дело тут не в политике и не в деньгах, – подумал Федор, услышав это. – Масинисса был влюблен, а теперь еще и серьезно обижен. В общем, легкой победы нам не видать. Война будет не на жизнь, а на смерть, раз в деле замешана женщина».

Невольно Чайка вспомнил свою Юлию, оставшуюся в Таренте, и то, с каким наслаждением он убил Памплония, едва повстречав его. Просто изрубил на куски. А если бы выпал случай, то сделал бы это снова, не колеблясь. Чувства Масиниссы стали ему понятны. Оскобленная любовь жаждет мести. Только мести. И плевать, на что можно пойти ради этого.

Между тем сражение закончилось. Едва вырвавшись из окружения, несколько римских квинкерем уходили в открытое море, спасаясь от преследования карфагенян. Но это преследование вскоре прекратилось, и все суда вернулись в строй колонны, продолжившей путь к берегам Африки. Почти вся римская эскадра погибла, нанеся при этом значительный ущерб финикийцам ценою жизни своих моряков.

Вообще у Федора создалось впечатление, что римляне дрались так отчаянно, словно перед ними стояла задача не просто пустить на дно как можно больше финикийских кораблей, но изо всех сил старались не пустить Гасдрубала в Африку. Чайка вспомнил советника Асто и вновь подумал о том, что явно упустил что-то во всей этой схеме с несчастной любовью, монетами, послами, предательством и римлянами. Предательство, конечно, было. Только вот кто и кого предал, Федор уже не понимал до конца. И хотя с поступком Сифакса было все ясно, не выстраивалось у него в голове логической цепи, слишком много в ней было общих мест и неизвестных. И хотя Гасдрубал прямо намекнул ему, что лучше не лезть в игры политиков, Федор уже не мог остановиться. Слишком уж глубоко влез, пусть и против воли. Теперь ему больше прежнего хотелось знать, кто же за всем этим стоит, даже невзирая на опасность для собственной жизни, которая теперь могла грозить ему не только на поле битвы.

Следующим утром наконец показались берега Африки, и флот пристал к побережью в удобной гавани неизвестного городка, оказавшегося владением царя Сифакса. Едва спустившись на жаркий берег Нумидии, Чайка узнал еще одну новость, добавившую ему пищи для размышлений.

– После того как мы выгрузим солдат и слонов, – сообщил Гасдрубал всем командирам, собрав их на первое совещание в лучшем каменном здании порта, небогатом на особняки, – мы немедленно выступаем в сторону Цирты. Там, в своей столице, к нам присоединится и сам царь Сифакс с пятью тысячами всадников. Он уже прислал своих послов с извинениями, что не смог встретить меня лично, – Масинисса, лагеря которого находятся на земле, захваченной у сенатора Ганнона, напал на одно из его пограничных владений. Там сейчас идут жестокие бои. Так что нам следует поторопиться. До Цирты нам идти не меньше четырех дней.

Узнав, что главный «очаг возгорания» произошел не где-нибудь, а именно в обширных ливийских угодьях сенатора Ганнона, Федор не очень удивился. Слишком уж много в последнее время было связано совпадений с этим именем. И напротив, никаких новых подозрений насчет своего благодетеля Магона у Чайки не возникло, что не могло его не радовать.

«Видимо, зря я грешил на него, – подумал Федор, рассеянно слушая, где и когда должны построиться хилиархии для похода, – старик наверняка друг Ганнибала, а тот его человек в Лилибее мог быть действительно предателем. У такой известной личности, как Магон, много людей, и не все могут быть благонадежными».

От этих размышлений Федор немного повеселел. Кроме того, не стоило забывать и про «политические программы» противоборствующих партий. Федор, конечно, не все знал о противоречиях внутри сената, но кое-что слышал в штабах и на совещаниях, и одно было очевидно. Магон выступал за активную колонизацию. Морской флот всегда пользовался его поддержкой, и Ганнибал с его заморскими походами тоже. Сенатор же Ганнон не хотел войны с Римом и ратовал за расширение сухопутных владений Карфагена на континенте. Тем более что Ганнон был очень богат, имел огромные земельные угодья вблизи столицы и даже в Ливии, о чем Чайка только что узнал.

«Что ему стоило подкинуть идею Масиниссе, использовав обиду на Гасдрубала, – прикидывал Федор, уже вернувшись на берег и глядя, как выгружаются с корабля по сходням его солдаты. – Сговор вполне мог быть. Ведь его человек общался с римлянами. Этот Ганнон наверняка отсылает вести самому Марцеллу. Да и в решении судьбы дочери Гасдрубала тоже мог поучаствовать».

Первый из своих городов, который они отбили у греков, вновь появившись в дельте Истра, был Тернул, с которым Ларина связывало так много воспоминаний. Именно здесь он оставил свою триеру с бойцами и Гнуром, сгинувшим навсегда. Именно отсюда он уехал в гости к старейшине Иседону, которого теперь жаждал задушить собственными руками. Тем более что отсюда до берега моря оставалось уже недалеко, если по прямой.

Путь сюда оказался, однако, труден. Прежде чем добраться до Тернула, от которого было уже и рукой подать до большой воды, Ларину пришлось выиграть несколько морских и сухопутных сражений у греков. А по мере продвижения их сопротивление лишь возрастало. Так что, захватив после кровопролитных боев Тернул, Ларин решил дать своей новой армии небольшой отдых.

Впрочем, еще на подходе к дельте, дня за три, Леха не раз подумывал сделать пешую вылазку и добраться с десантниками до Одесса. Поскольку в этом месте полноводная река совершала поворот и долгое время текла вдоль побережья, на котором друг за другом располагались греческие фактории. Ближе всех Томы, а потом тот самый Одесс, где обосновался старейшина-предатель. Дальше, в сторону пролива, стояли Месембрия и Аполлония.

Но приказ Иллура был ясен – прежде всего пробить выход к морю, освободив дельту реки от греческих кораблей. Осадами городов не заниматься. А греческие колонии были укреплены хорошо. С наскока не возьмешь. И Леха, хочешь не хочешь, вынужден был выполнять приказ, отложив сведение личных счетов на потом.