Блаженны мертвые - Йон Айвиде Линдквист

В окне показалась рука — такая же распухшая и мучнистая.

Анна завопила так, что у нее самой заложило уши.

Лицо отпрянуло и двинулось по направлению к двери. Анна вскочила с кровати, ударившись боком о край стола, но даже не почувствовав боли, выскочила в кухню...

Мама?

...вцепилась в ручку двери.

Мама?

Голос Элиаса звучал в ее голове. Упершись в стену, она изо всех сил потянула ручку на себя. Снаружи кто-то повернул ручку. Дернул.

Господи, пожалуйста, пожалуйста, не дай ему войти, Господи...

...мама, что...

...не дай ему войти...

...это такое?

Мертвец оказался сильным. Приоткрывшись, дверь хлопнула о косяк. Анна всхлипнула:

— Прочь, пошел прочь!

Она почти физически ощущала мертвую, тупую силу, с которой мертвец дергал дверь, пытаясь проникнуть в дом. Шею Анны сводило от ужаса, и она с трудом повернулась к кухне в поисках хоть какого-нибудь оружия, чего угодно.

На полке под столешницей валялся небольшой топорик, но Анна не могла выпустить ручку двери. Мертвец дернул сильнее, и сквозь возникшую щель в двери Анна вдруг увидела его целиком — голое распухшее тело, словно комки теста, нанизанные на позвоночник. И тут она поняла.

Утопленник. Это утопленник.

Анна нервно засмеялась, продолжая тянуть на себя дверь, и перед ней еще раз мелькнуло его полусгнившее, объеденное рыбами тело.

А как же остальные утопленники? Где они теперь?

Перед глазами встало целое море утопленников, жертв несчастных случаев — сколько их было за лето? Белые тела, колышущиеся в темной воде, задевая дно. Хищные рыбы, извивающиеся угри, ввинчивающиеся в тело и пожирающие его изнутри.

Мама!

В голосе Элиаса чувствовался испуг. Анна сейчас не могла ни порадоваться тому, что он с ней разговаривает, ни утешить его; единственное, что она могла, — это удерживать дверь, чтобы мертвецу не удалось войти в дом.

Руки ее затекли, устав от борьбы.

— Что тебе надо? Пошел прочь! Слышишь?

С той стороны вдруг отпустили ручку.

Дверь хлопнула в последний раз, и на ноги Анны посыпалась труха. Она затаила дыхание, прислушалась. Черный дрозд умолк, и она ясно различала стук, удаляющийся в сторону скал. Стук костей о камень. Мертвец ушел.

Мама, что это?

Она ответила:

Не бойся. Оно ушло.

В воздухе послышалось жужжание, словно к бухте приближалась целая флотилия моторных лодок. Анну так и подмывало крикнуть этой неведомой силе: хватит, оставь нас в покое, уходи! — но она побоялась испугать сына. Элиас тут же отступил, улетучился, и звук прекратился.

Отскочив от двери, Анна схватила топор и снова заняла свой пост. Прислушалась. Тишина. Древко топора скользило в ее потной ладони. За все это время, она совсем не различала мыслей мертвеца, и от этого было еще страшнее. Присутствие Элиаса было почти осязаемым. Мертвец же безмолвствовал.

Когда черный дрозд снова завел свою песню, Анна осмелилась наконец отойти от двери и направилась к Элиасу. Переступив порог, она уронила топор.

Забравшись на валун у стены дома, утопленник заглядывал в окно. Медленно наклонившись, Анна подняла топор, осторожно, как если бы перед ней был дикий зверь, готовый к прыжку. Но мертвец стоял не двигаясь.

Что он делает?

Смотреть он не мог, у него не было глаз. Анна опустилась на край кровати, зажав топор в руке. Она специально села так, чтобы не видеть чудовище в окне, следя за каждым звуком. Ничего более жуткого и омерзительного она в жизни не видела. Она даже думать об этом не могла, мозг отказывался переваривать информацию, будто в голове подрагивал какой-то контакт, который вот-вот переклинит и она погрузится во тьму безумия.

Анна уставилась на картинку на стене, на доброго тролля с большими, сильными руками. На маленькую девочку. Подумала:

Папа, ну где же ты?

Они нашли подходящее место под кустом на пляже в районе Кунгсхольмен, на полпути между их домом и зданием парламента. Давид подозревал, что хоронить животных в черте города было запрещено, но что им могут сделать?

Прежде чем выйти из дома, они соорудили крест из двух дощечек, перевязанных бечевкой. Магнус собственноручно вывел на нем чернильной ручкой: «Бальтазар». Пока Магнус со Стуре копали ямку, в которую поместилась бы обувная коробка, Давид стоял на стреме.

В таком вот уменьшенном масштабе ему вдруг открылся истинный смысл похорон. Магнус возился с коробкой, собирал цветы, сооружал крест, и в этих приготовлениях он находил такое утешение, на какое не способны ни одни слова. Магнус плакал всю дорогу домой, но стоило им очутиться в своей квартире, как он тут же принялся обсуждать похороны в малейших деталях.

Даже Давид со Стуре ушли с головой во все эти хлопоты, не перемолвившись и словом о том, что произошло. В присутствии Магнуса они не могли обсуждать случившееся, но одно было ясно: Ева теперь не скоро вернется домой.

Ямка была готова. Магнус в последний раз открыл крышку обувной коробки, и Стуре тут же бросился поправлять голову кролика. Магнус погладил пальцем комочек меха.

— Прощай, Бальтазарчик! Надеюсь, тебе там будет хорошо.

Давид не мог больше плакать. Он чувствовал только ярость. Глухую, отчаянную ярость. Сейчас он готов был орать, грозя кулаком небу: За что? За что? За что ты меня наказываешь? Вместо этого он опустился на землю рядом с Магнусом и обнял его.

У него же у черт возьми, день рождения! Ну хоть в день рождения-то можно было... хотя бы сегодня...

Магнус закрыл коробку и опустил ее в ямку. Стуре протянул ему садовую лопату, и Магнус принялся закидывать коробку землей, пока крышка не скрылась из вида. Давид сидел, не шевелясь, наблюдая, как стремительно убывает горка земли рядом с могилой.

А вдруг он тоже... воскреснет...

Давид зажал рот рукой, втягивая щеки, которые так и распирало от приступа нервного смеха, когда он представил себе, как кролик без головы вылезает из могилы и, словно зомби, ползет к ним домой, вскарабкиваясь по ступенькам.

Стуре помог Магнусу выложить могилку дерном, разровнял землю лопатой и поставил крест. Переглянувшись, Давид со Стуре обменялись кивками. Вряд ли могилка сохранится, но, по крайней мере, они свое дело сделали.

Они встали. Магнус затянул «Мир — обитель скорби», прямо как в фильме «Мы — на острове Сальткрока», и Давид подумал:

Все. Приехали. Дальше катиться некуда.