Ночь - мой дом - Деннис Лихэйн

А на земле они взяли под контроль все маршруты, пролегавшие по территории Юга и шедшие вдоль Восточного побережья. Джо рассуждал так: если платить дань местным контрабандистам-южанам за пользование их дорогами, то банды контрабандистов будут откупаться от местных копов, и количество арестов и потерянных грузов может уменьшиться на тридцать — тридцать пять процентов.

Оно уменьшилось на семьдесят.

Совсем скоро фирма Джо и Эстебана превратилась из компании с ежегодным оборотом в один миллион долларов в гиганта с оборотом в шесть миллионов.

И все это во время всемирного финансового кризиса, волны которого накатывались день за днем, месяц за месяцем. Людям требовалась работа, людям требовалось жилище, людям требовалась надежда. А когда ни того, ни другого, ни третьего на горизонте не маячит, остается пить.

Пороку нипочем Великая депрессия, заключил Джо.

В отличие от почти всего остального. Хотя Джо находился в определенной изоляции от этого мира, он с тем же изумлением, что и прочие, узнал о колоссальном экономическом спаде, который за эти годы испытала страна. После обвала 1929 года лопнули десять тысяч банков, и тридцать миллионов человек потеряли работу. Гувер, предвидя битву за избрание на второй срок, все талдычил про свет в конце туннеля, но большинство полагало, что этот свет — от поезда, который несется на них и вот-вот раздавит. Гувер предпринял последнюю попытку наскрести хоть какие-то средства, подняв налог для богатейших из богачей с двадцати пяти до шестидесяти трех процентов, и потерял единственную группу населения, которая еще поддерживала его.

Однако в Большой Тампе экономика почему-то стремительно росла: судостроение и консервная промышленность по-настоящему процветали. Но в Айборе об этом и слыхом не слыхивали. Сигарные фабрики начали разоряться еще быстрее банков. Вместо работников появились крутильные станки, вместо чтецов — радиоприемники. Сигареты и папиросы стали, благодаря своей дешевизне, новым легальным пороком страны, а продажи сигар упали более чем на пятьдесят процентов. Рабочие с дюжины фабрик устроили было забастовку, но их сокрушили громилы, нанятые руководством, полиция и куклуксклановцы. Итальянцы пачками покидали Айбор. Испанцы тоже начали уезжать.

Грасиэла потеряла работу из-за внедрения станков. Джо только порадовался: он уже много месяцев хотел вытащить ее с «Ла трочи». Она была слишком ценным кадром для его организации. Она встречала кубинцев, переселяющихся во Флориду, и направляла их в кубинский клуб, или в больницу, или в кубинскую гостиницу — в зависимости от их нужд. Если она видела, что кто-то, кому она доверяет, годится для работы в бизнесе Джо, она говорила с этим кандидатом об уникальной вакансии.

Кроме того, ее филантропические инстинкты в сочетании с настоятельной необходимостью для Джо и Эстебана отмывать деньги привели к тому, что Джо скупил около пяти процентов Айбор-Сити. Он выкупил две прогоревшие сигарные фабрики и заново нанял уволенных рабочих; он превратил разорившийся универмаг в школу, а обанкротившийся оптовый магазин сантехники — в бесплатную клинику. Он обратил восемь пустующих зданий в бутлегерские бары, хотя вывески гласили, что это галантерея, табачная лавка, цветочные магазины, мясные лавки, а также греческая закусочная. Последняя, к огромному удивлению всех (в том числе самого Джо), начала пользоваться такой бешеной популярностью, что пришлось выписать из Афин родичей повара и открыть дополнительную закусочную в семи кварталах восточнее.

Но Грасиэла скучала по своей фабрике. По шуткам и историям, которые рассказывали другие крутильщицы, по чтецам, читавшим по-испански ее любимые романы, по своему родному языку, на котором она говорила тогда целыми днями.

Она всегда ночевала в доме, который для них построил Джо, но сохранила за собой комнатку над кафе, хотя, насколько Джо знал, там она разве что переодевалась, к тому же не очень часто. Гардероб в их доме Джо набил одеждой, которую он ей накупил.

— Эту одежду купил мне ты, — говорила она, когда он спрашивал, почему она не надевает ее чаще. — А мне нравится покупать себе вещи самой.

На это у нее никогда не хватало наличности: все свои деньги она отсылала на Кубу — либо семье своего нахлебника-муженька, либо своим друзьям из антимачадовского движения. Иногда Эстебан ездил на Кубу по ее поручениям, эти поездки с целью сбора средств обычно совпадали с открытием того или иного ночного клуба. Обратно он привозил обнадеживающие новости о революционном движении, но Джо знал по опыту, что после его следующего путешествия эти надежды окажутся разбитыми вдребезги. Он привозил и свои фотографии. Глаз у него становился все зорче, и он овладевал камерой все лучше — как великий скрипач с годами все лучше овладевает смычком. В кругах латиноамериканских повстанцев он сделал себе имя. Эта репутация не в последнюю очередь основывалась на взрыве корабля «Мёрси».

— У тебя на руках женщина в смятении, — сказал он Джо после очередной поездки.

— Это-то я знаю, — ответил Джо.

— А ты понимаешь, отчего она в смятении?

Джо налил им по рюмке «Бочкового рома Суареса»:

— Нет, не понимаю. Мы в состоянии купить все, что она пожелает, заняться всем, чем она захочет. Она может себе позволить самую дорогую одежду, она может стричься у лучших парикмахеров, ходить в лучшие рестораны…

— Из тех, куда пускают латиноамериканцев.

— Это и так понятно.

— Неужели? — Эстебан, сидевший в кресле, наклонился вперед, поставил ноги на пол.

— Я пытаюсь объяснить ей, — проговорил Джо, — что мы победили. Что теперь мы с ней можем отдохнуть. И вместе состариться.

— И ты думаешь, она этого хочет? Быть женой богача?

— Разве не этого хочет большинство женщин?

Эстебан странно улыбнулся:

— Когда-то ты мне рассказывал, что в отличие от большей части гангстеров ты вырос не в бедности.

Джо кивнул:

— Мы жили не так уж богато, но…

— Но у вас был славный дом, вы всегда ели досыта, могли себе позволить ходить в школу.

— Да.

— И твоя мать была счастлива?

Джо долго молчал.

— Мне кажется, это ответ «нет», — заключил Эстебан.

Наконец Джо произнес:

— Мои родители, скорее, походили на дальних родственников, каких-нибудь троюродных. У нас с Грасиэлой не так. Мы — не они. Мы все время разговариваем. Мы, — он понизил голос, — все время трахаемся. Мы по-настоящему наслаждаемся обществом друг друга.

— Ну и что же?

— Ну и почему бы ей меня не полюбить?

Эстебан рассмеялся:

— Конечно, она тебя любит.

— Но не говорит этого.

— Разве важно, чтобы говорила?

— Для меня — да, — ответил Джо. — И она не хочет разводиться с Балбесом.

— Я не могу выступить в его защиту, — признал Эстебан. — Мне и за тысячу лет не понять, чем ее так покорил этот pendejo.[39]