Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера - Николай Ляшенко

Мы оба ошибались

Вернувшись из полка, где занимался вопросами снайперского движения, я тут же был командирован в тыл дивизии для проверки выполнения приказа главного командования по вопросам учета, хранения и отпуска частям продовольствия и особенно водки. В этом деле наводился строжайший порядок и контроль: каждый килограмм продовольствия и каждый грамм водки должны строго учитываться, правильно храниться — без потерь, и сопровождаться четкими официальными документами до самой передовой; документы должны оформляться четко, аккуратно, без помарок, как банковские бумаги. За нарушение этих правил грозил военный трибунал, а за растрату — смерть. А можно ли снисходительнее относиться к питанию армии в условиях войны? Опыт показывает, что нельзя.

Пользуясь отсутствием должного учета и контроля, в первые месяцы войны некоторые работники тыла так запустили отчетность по снабжению, что часто не было возможности разобраться, сколько получено, сколько израсходовано и что имеется в наличии. Такое положение, безусловно, вело к растранжириванию продуктов, к пьяным оргиям в тылах и другим злоупотреблениям. Возвращаясь из тылов дивизии, я попутно зашел в родной саперный батальон.

Блиндаж теперь у саперов был на редкость благоустроенный: стены и пол дощатые, даже струганные, потолок аккуратно подшит вагонной доской, в стену вделано большое застекленное окно с глубоким туннелем, уходившим кверху; солнце в блиндаж, конечно, не проникало, но и его света было достаточно. Перед окном стоял небольшой кухонный стол, окрашенный желтой масляной охрой, имелось несколько стареньких стульев, а у командира батальона была даже железная койка.

Поздоровавшись со всеми, я прошел в дальний угол и сел рядом с начальником штаба Логачевым. Здесь же находились комиссар батальона Коваленко, командир батальона капитан Рыбников, старший адъютант Файсман, начфин и другие офицеры штаба. Компания весело шумела, острила, и вдруг мы заметили, что Файсман, разбиравший почту и «без отрыва от производства» активно участвовавший в общем хоре, помрачнел, съежился и притих, словно его чем-то пришибло.

Некоторое время он сидел неподвижно, уставив глаза в стол, затем лицо его и без того красное и веснушчатое, побагровело, вздулось, глаза налились кровью и, казалось, вот-вот брызнут слезой какой-то горькой обиды. Внезапно он порывисто встал и выскочил из блиндажа. Но тут же, будто что-то забыв, вернулся и уже с порога неистово закричал:

— Я знаю, кто хочет меня погубить! Это проделки майора Токарева! Я ему покажу, как сводить личные счеты! Я сейчас же пойду к начальнику штаба дивизии! — И, схватив со стола какую-то бумажку, он скрылся за дверью.

Мы решительно ничего не понимали, что могло так сильно взбудоражить всегда спокойного и даже веселого Файсмана, все недоуменно переглядывались, как бы спрашивая друг друга: в чем дело, что случилось? Я снял трубку и позвонил начальнику инженерной службы дивизии майору Токареву.

— Чем вы так обидели Файсмана? — спросил я Токарева.

— Откуда вы взяли, что я его обидел?

— А оттуда, что он сейчас побежал к начальнику штаба дивизии на вас жаловаться.

— На меня?!

— Да, на вас.

— Да он что, очумел у вас, что ли? Что с ним произошло?

— Да вот и мы никак не поймем, но он упорно твердит, что во всем виноваты именно вы, сводите с ним какие-то личные счеты.

— Я с Файсманом? Личные счеты? Это какие такие счеты? Из-за чего? Что он, жену у меня отбил или родителей моих обидел? Так ведь они живут далеко отсюда, в Средней Азии. Странно. Очень странно. Чем я мог его обидеть? — удивлялся майор Токарев. — Между прочим, я давно его не видел. Может быть, он заболел? Вы этого не заметили? — вдруг с каким-то беспокойством спросил майор. — И такое ведь бывает!

— Да нет, выглядит он хорошо и на здоровье не жалуется. Да, собственно, от чего бы ему болеть? Разве что от смеха? Мы тут от души нахохотались, вспомнив, как в конце прошлого года Файсман по недосмотру чуть не до дна выпил кружку чернил.

— Да, да, помню этот трагикомический случай, он тогда две недели ходил с фиолетовым языком, — майор Токарев раскатисто захохотал в трубку.

Не успели мы обменяться мнениями по поводу непонятного поведения коллеги, как он снова появился в дверях. Но теперь уже совсем не похожий на себя, лицо бледное, глаза ввалились, потускнели, и весь он как-то осунулся и поник, будто его только что приговорили к смертной казни. Ни на кого не глядя, он молча прошел в передний угол и сел на койку рядом с командиром, низко опустив голову. Переглянувшись, мы тоже примолкли.

— В чем дело? — повернулся к Файсману командир батальона капитан Рыбников.

Не поднимая головы, тот подал ему ту самую бумажку, с которой бегал в штаб.

— А при чем тут майор Токарев? — с нескрываемым удивлением спросил командир, прочитав бумагу.

На это, как видно, Файсману ответить было нечего, и он продолжал молчать, не поднимая головы. Склонившись к командиру, я успел прочитать выписку из приказа комдива: Файсман назначается старшим адъютантом 3-го стрелкового батальона 1-го стрелкового полка.

Так вот что, оказывается, так сильно изуродовало человека за какие-то нескольких минут! Вот каковы подлинные причины такого недостойного и мерзкого поведения! Мне стало нехорошо. Кровь возмущения и негодования ударила в виски. Я не мог смотреть на этого презренного труса и негодяя, хитрого и бессовестного делягу!

Версия с майором Токаревым провалилась с треском, а подлинные причины его волнений обнажились до крайности, но командир и комиссар принялись успокаивать и уговаривать Файсмана, разъясняя, что обстановка, сложившаяся в дивизии, настолько требует этого, что на передовой не хватает грамотных офицеров, что наш долг быть там, где мы нужнее, что он, напротив, должен гордиться этим назначением и тому подобные увещевания. Но Файсман по-прежнему сидел, не поднимая головы. Не выдержав, я вмешался в разговор и резко спросил его:

— Вы что же, серьезно решили, что вам положено только пользоваться всеми благами советской власти, а защищать ее вам не нужно?!

— А я где нахожусь, в глубоком тылу, что ли? — буркнул Файсман.

— Нет, вы находитесь не в глубоком тылу, а всего лишь в тылу дивизии и, засидевшись в нем, вы, как жалкий трус, испугались стрелкового батальона! Кому же, как не вам, защищать власть, давшую вам бесплатное высшее образование, равенство, материальное и культурное обеспечение этого равенства, свободу и национальную самостоятельность всем народам, населяющим нашу страну, в том числе и еврейскому народу, честь которого вы здесь представляете?! Кто же более других должен быть заинтересован в защите советской власти, если не еврейский народ, который впервые в истории ощутил себя равным среди других народов Советского Союза, который впервые почувствовал свое человеческое достоинство?! А теперь всего этого фашисты так зверски и беспощадно хотят лишить еврейский народ?! Зачем вы позорите свой многострадальный народ?! Где же ваша национальная гордость?! Как следует расценить ваше поведение? Что это — черная неблагодарность или презренная трусость?! И вы еще носите партийный билет! Вот, оказывается, вы какой! А нам казалось, вы всерьез ненавидите фашизм!