Любовь и бесчестье - Карен Рэнни

— Я хочу тебя сейчас, — сказал Монтгомери, отлично понимая, что «сейчас» было неподходящее время и место.

Он поцеловал ее за ухом, зажал мочку уха между зубами, потом его губы прошлись вниз по всему ее горлу. И он с трудом заставил себя выпустить ее из объятий.

— Как тебе удается делать со мной такое? — спросил он, отстраняясь и пристально глядя ей в лицо.

Вероника моргнула несколько раз, будто пытаясь вынырнуть на поверхность из сна.

— А я думала, это ты виноват, — ответила она, улыбаясь.

— Я шел сюда кое-что сказать тебе, — начал Монтгомери снова, отступая на шаг от нее. — Ты услышишь, что завтра я собираюсь лететь на воздушном шаре.

Ее лицо показалось ему лишенным выражения, но теперь Монтгомери умел распознавать ее эмоции.

— Я пришел сказать тебе, чтобы ты не беспокоилась, — продолжал Монтгомери, проводя пальцем по ее подбородку.

Вероника отвела глаза и с преувеличенным интересом разглядывала заброшенную хижину арендатора. Наконец повернулась лицом к нему, и взгляд ее был твердым и бестрепетным.

— И как это возможно? — спросила Вероника.

— Доверься мне. Я знаю, что делаю.

Наконец она кивнула, будто нехотя уступая.

Монтгомери было все равно, как защитить Веронику, но он знал, что должен ее защитить. Он не был «одолженным шотландцем», шотландцем на время. Он был таким же упрямым и решительным, как остальные шотландцы, которых он встречал, таким же, как и Вероника.

Несколькими часами позже Вероника решила, что больше не станет терпеть подобное поведение Монтгомери. Он мог не открывать тайн своей прошлой жизни в Виргинии, мог погружаться в молчание. Но, черт возьми, он не вышел к обеду. Она вообще не видела его с середины дня.

Она решила пойти и высказать ему все, что думает. И если в этот момент ее будут обуревать чувства, то тем лучше.

Монтгомери узнает, что она любит его.

Возможно, она увидит это выражение в его глазах, появлявшееся, когда он говорил, будто она его смущает. Если же он снова собирается оттолкнуть ее, она этого не допустит.

Вероника надела свое новое платье изумрудного цвета, того самого оттенка, что так подчеркивал зелень ее глаз и придавал им особую яркость и блеск. Так как Элспет еще не вернулась, а миссис Броуди беспокоить не хотелось, она не стала убирать волосы и оставила их рассыпавшимися по плечам.

Вероника выбрала черную лестницу в тыльной части дома, поскольку не хотела, чтобы ее видели на пути к винокурне. Впредь им лучше называть это строение как-нибудь иначе. Возможно, станцией воздушных аппаратов.

В винокурне было темно, когда она остановилась в дверях, но прежде чем успела окликнуть Монтгомери, он зажал ей рот рукой.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Монтгомери шепотом, слегка ослабляя нажим на ее рот.

— Ищу тебя, — прошептала Вероника в ответ. Она повернулась в его объятиях. — А почему мы говорим так тихо? И почему здесь темно?

Он не ответил, и она ударила его головой в грудь.

— Я с тобой говорю, Монтгомери.

— Я устроил здесь ловушку.

— Зачем?

— Я знаю, кто испортил мой воздушный аппарат.

— Ты мне скажешь?

— Нет.

Она отступила на шаг:

— Не скажешь?

— Нет, пока все не будет закончено.

Монтгомери схватил ее и привлек ближе.

— Я не хотел, чтобы ты была замешана в это, — сказал он тихо, — потому что ты можешь пострадать. Он охотится за мной, а не за тобой.

— Но я тоже не хочу, чтобы ты пострадал, — ответила Вероника, и Монтгомери почувствовал, как она замерла в его объятиях. — Он? — спросила Вероника, только сейчас осознав, что сказал муж.

— Эдмунд Керр.

— Мистер Керр?

— Он и не делал тайны из своего нелестного мнения обо мне, считал, что я не гожусь в лорды, — сказал Монтгомери. — Если бы не мой дед, одиннадцатым лордом Фэрфаксом-Донкастером стал бы он.

Несколько мгновений Вероника размышляла, потом сказала:

— Он мне сразу не понравился. Но я старалась убедить себя, что ошибаюсь.

— Тебе бы следовало сказать мне.

Вероника с вызовом посмотрела на него:

— Когда, Монтгомери? Насколько мне помнится, ты был невысокого мнения о моем «даре».

Прежде чем он успел ответить, они оба услышали какой-то звук.

На стене появилась тень: на ее фоне промелькнуло нечто с пылающей сердцевиной.

— Что это? — спросила Вероника шепотом.

Монтгомери покачал головой и приложил палец к губам. Вероника кивнула, соглашаясь, когда он сделал движение, чтобы встать впереди нее. Вероника наблюдала за фигурой, проникнувшей в винокурню с фонарем в руках. Фигура склонялась над источником света, который держала в руках, но продолжала целенаправленно двигаться в угол.

Монтгомери оставил свое убежище и рванулся к вторгшемуся незнакомцу, поднявшему крышку с сине-белого бочонка. Вероника последовала за ним, холодея от страха.

Незнакомец поднял фонарь, когда Монтгомери приблизился к нему. В следующее мгновение Вероника разглядела, что перед бочонком с парафиновым маслом стоял не Эдмунд Керр.

Это была женщина.

— Миллисент? — воскликнула изумленная Вероника. — Что ты здесь делаешь?

Следующий момент она запомнила неясно. Миллисент толкнула бочонок, перевернула его и бросила горящий фонарь в поток парафинового масла. Монтгомери развернулся, схватил Веронику и толкнул ее так, что она оказалась впереди него. Прежде чем она успела заговорить, он бросил ее через плечо и сам ринулся к двери.

Воздух со свистом вырвался из винокурни, за ним последовал взрыв. Волнистые оранжевые облака пламени, отороченные черным, прокатились по винокурне и выкатились наружу из двери, неся за собой в ночное небо ревущее пламя. Все грохотало и трещало, оглушая и высасывая воздух из ее легких.

Сила взрыва была такова, что бросила ее и Монтгомери на гравийную дорожку.

Осколки крыши, оплавленные до основания взрывом, осколки кирпичей падали на них, но Монтгомери прикрывал ее своим телом. Вероника услышала стон боли, когда что-то тяжелое обрушилось на плечо, и сжала его в объятиях, обхватила за шею руками и считала каждую секунду, пока слышала крик.

Казалось, взрыв продолжался без конца, и это измерялось минутами. Постепенное ослабление дождя из гальки было первым признаком его конца.

Монтгомери поднялся на колени, помог встать Веронике. Они стояли на коленях в свете пожара, и он тщательно оглядывал ее. Рукав платья был опален, щека покраснела в том месте, которым она ударилась о землю, когда Монтгомери с силой бросил ее через плечо. Но синяк был небольшой платой за жизнь.