По следу саламандры - Александр Бирюков

И вдруг она увидела над гребнем волны, что берег чудесным образом переменился. Не было покатого склона со зрителями, города над ним. Дирижаблей в небе. Ничего такого.

Вместо этого — поросший лесом обрывистый склон. Всадники в огромных шлемах, похожих на кабаньи головы. Парусные лодки у берега и полуголый гигант в медвежьей шкуре, стоящий на щите, поддерживаемом дюжими молодцами в панцирях.

Гигант смотрел на нее, и пламя сожженных городов сияло в его глазах.

Над следующим гребнем волны Лена выдернула себя из воды повыше.

Но видение исчезло.

Все было по–прежнему: силуэт города, дома на набережной над пологим склоном. Белые и красные балахоны, сломавшие строй и очутившиеся у воды, вокруг рыцаря, похожего на шишку.

Рыцарь вошел в воду.

«Утонет, — подумала Лена уверенно, — этот придурок утонет, как топор, из–за меня!»

Нет, парень, изображавший шишкорыцаря, был где–то даже симпатичным. Не таким одуряюще–притягательным, как господин Остин, но Лена поплавала бы с ним при других обстоятельствах, и если бы ему хватило ума снять доспехи! Черт!

— Черт! — рявкнула раздражительная Лена и рванула к берегу со всей мочи.

Но несколько секунд спустя она поняла, что парень «в чешуе как жар горя» прилично держится на плаву. Причем доспехи ему не только не мешают, наоборот, выходило, что они работают как спасательный жилет.

Вскоре забавный поплавок, неуклюже загребающий руками, был уже рядом с ней. Он начал нести какую–то восторженную невнятицу. Но перед глазами Лены настойчиво вставал запечатленный образ жуткого гиганта в медвежьей шкуре с огнем в глазах.

Лена совершенно растерялась и безропотно позволила вынести себя на руках из воды. Парнишке было тяжело. Он шумно дышал и отдувался. Толстые пластины чешуи впивались Лене в тело, но она была почему–то счастлива. Так, словно нащупала ногой тот самый путь предназначения, о котором говорил Флай. И этот путь был радостным.

В совершенном смятении она была передана Флаю с рук на руки. Потрясенная и восторженная, словно охваченная мистическим экстазом, толпа стояла поодаль.

В просветах толпы топорщили вверх ножки опрокинутые столики и стульчики.

— У тебя конфетки нет? — прошептала Лена, уткнувшись лицом в теплую и мягкую шерсть его костюма.

Кажется, она сказала это по–русски. Но Флай понял ее. Сунул твердыми пальцами ей в холодные соленые губы леденец.

Затем он быстро, как маленького ребенка, одел ее.

Кликнул на набережной извозчика.

Полусонная Лена была усажена в бричку с поднятым верхом, и большие колеса зарокотали по брусчатке.

«Меня снова везут куда–то во сне», — подумала Лена, и ее сознание померкло, провалилось в блаженный, светлый сон.

Там были пингвины и воробьи, которые делили рыбу на берегу.

* * *

Утро сыщика Кантора началось рано.

В тот миг, когда безобразный Шмидт смежил веки и Ждущая наречения повлекла его в темные глубины сна без сновидений, антаер открыл глаза и сразу, окончательно проснулся.

Илзэ спала на животе, неприкрытая… Кантор взглянул на нее, сразу как проснулся. А она, будто почуяв его взгляд, сделала во сне вялое, но требовательное движение рукой, коснулась его могучего плеча и, убедившись, что он подле, порывисто вздохнула, счастливая, и отдалась течению реки по пути к Богине Мун, сверкающей грезами на глади, подвластной Озерной Деве.

Шатер над постелью из драгоценного изумрудного шелка с вышитыми золотом диковинными рыбами (эта редкая ткань — памятный давний трофей) был откинут и скреплен простыми черными шнурами.

Кантор коснулся рукой шелка, а потом не удержался и провел рукой по спине Илзэ, нежно и осторожно. Лопатки женщины шевельнулись в ответ на прикосновение, и Кантор отдернул руку. В памяти на миг возникла спина другой женщины, покрытая тонкой белой сеткой шрамов, различимых только вблизи.

Антаер нахмурился.

Мысль скатилась по ступенькам воспоминаний ко вчерашнему вечеру, когда он остановил паромотор возле особняка господина Мэдока, которого язык не повернется назвать достойным.

Кантор тогда наказал Лендеру ждать и отправился с визитом в одиночестве.

Он весьма опасался расспросов сочинителя о столь позднем таинственном визите, но тот будто почувствовал что–то и не стал ни о чем спрашивать.

Уже ступая на темную, шуршащую гравием дорожку, он знал что разговор будет тяжелым и неприятным, но и представить себе не мог — насколько тяжелым будет разговор, и вовсе не из–за господина Мэдока.

Возле мрачного, тягостно–роскошного особняка Кантор увидел под навесом паромотор с откинутым верхом. Антаер постоял у парадного крыльца, уже поставив ногу на ступень. Но смотрел он на этот паромотор.

Очертания машины были хищными и стремительными. Щучий нос сверкал лаком черного дерева, Под крышкой помещалось отделение для дамского багажа.

На укрывающих передние колеса стреловидных крыльях в массивных отражателях установлены хрустальные светильники, которые поворачивались вместе с колесами. Орнамент друидов на кованых дисках светился чистым лунным серебром.

«Она любит серебро», — машинально подумал Кантор о владелице скоростного паромотора.

Сильно скошенное ветровое стекло, горностаевый мех на спинках сидений, рифленые кожухи двух горизонтальных паротрубных котлов. Во всем светилось присутствие той, кому принадлежал этот экипаж.

Ручки на дверях в виде серебряных, точного литья, саламандр.

Кантор не удержался и подошел к стремительному аппарату, исполненному изящества и мощи. Он, как завороженный, невольно коснулся гладкой холодной спинки саламандры, пальцы скользнули вокруг серебряного тельца, и раздался сухой щелчок.

Затем прозвучали несколько тактов известной мелодии.

«Кукла Смерть», — вспомнил Кантор старую, но по–прежнему популярную песню.

Дверца приоткрылась. Из салона что–то скользнуло и шлепнулось под ноги антаеру. Маленькая серебристая сандалия. Кантор поднял ее и невольно улыбнулся. Какая миниатюрная ножка…

Практично переобуваться в сандалии для управления паромотором. Она всегда была убийственно практичной. В этом часть ее безумия.

Кантор вернул находку на место и захлопнул дверцу великолепного экипажа штучной работы. Пройдя под навесом, он вернулся к парадному крыльцу.

Дверной молоток был выполнен в форме головы вепря. Это восходило к спорной теории владельца дома о том, что среди опричников Грейт Шедоу были не одни только аристократы. Вот к роду одного из таких не джентльменов господин Мэдок и возводил свою родословную. С наивной надменностью деловой человек полагал, что благодари этому ему многое можно простить.

Люди, которых трудно назвать достойными, часто прибегают к подобным уловкам. У них всегда находится какой–то аргумент, на который можно списать не самые благовидные деяния.