Новые мелодии печальных оркестров - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

— Да. — Маккомас склонился вперед, лицо его уже не выражало сарказма.

— Самому Мактигу принадлежало только двадцать пять процентов, сорок оставалось за владельцами магазинов. Итак, уговорив дядю, мы могли бы завладеть большей частью акций. Прежде всего я ему внушил, что его вложения будут в лучшей сохранности, если Мактиг займет пост заведующего отделением в нашей организации.

— Минутку… минутку. Я не успеваю. Ты говоришь, дяде принадлежало пятнадцать процентов — а как тебе досталось сорок?

— От собственников. Я им рассказал, что дядя больше не вериг в Мактига, и предложил лучшие условия. Все они доверили мне свои голоса при условии, что я буду голосовать, имея большинство.

— Ага, — заинтересованно кивнул Маккомас. И неуверенно продолжил: — Но ты сказал, это не сработало. Как так? Ошибочный план?

— Да нет, план очень даже верный.

— Верные планы всегда срабатывают.

— Этот не сработал.

— Почему?

— Дядя умер.

У Маккомаса вырвался смешок. Но вдруг он смолк и задумался.

— Так ты пытался через голову Мактига купить его компанию?

— Да, — с пристыженным видом подтвердил Макс. — И у меня не получилось.

Внезапно дверь распахнулась, и в комнату влетела Гонория.

— Папа! — крикнула она. При виде Макса она прикусила язык, помедлила, но, не сдержавшись, продолжила: — Папа, ты когда-нибудь рассказывал Расселлу, как сделал предложение маме?

— Постой… ну да, рассказывал.

Гонория застонала.

— Так вот, он использовал со мной тот же прием.

— О чем это ты?

— Все эти месяцы я ждала… — Она едва не плакала. — Ждала и гадала, что он скажет. А когда… когда он заговорил, слова оказались знакомые… словно я слышала их прежде.

— Может, это была одна из моих формулировок, — предположил Ван Камп. — Я ведь использовал разные.

Гонория тут же обернулась к нему:

— О чем это ты? Ты делал предложение не только мне?

— Гонория… ты что-то имеешь против?

— Против? Да что мне за дело? Я с тобой больше вообще не разговариваю.

— Говоришь, Кодман объяснился с тобой теми же словами, какими я объяснялся с твоей матерью? — спросил Маккомас.

— В точности, — жалобно подтвердила Гонория. — Он выучил их наизусть.

— В том-то все и дело, — задумчиво протянул Маккомас, — он вечно слушает меня, а не самого себя. Выходи-ка ты лучше за Макса.

— Как? — Гонория переводила взгляд то на отца, то на Макса. — Как, папа… мне и в голову не приходило, что тебе нравится Макс. Ты никогда этого не показывал.

— На то мы и разные люди, — отозвался ее отец. — Ты ведешь себя по-твоему, а я по-моему.

I

Это был самый что ни на есть жалкий и банальный процесс об убийстве, и Джейкоб Бут, ерзая потихоньку на зрительской скамье, чувствовал себя ребенком, который хоть не голоден, но глотает — просто потому, что дают. Газеты пригладили эту запутанную историю, свели ее к понятной расхожей проблеме, и оттого пропуск в зал суда добыть было затруднительно. Джейкобу пропуск предоставили накануне вечером.

Джейкоб оглянулся на двери, где сотня зрителей, тяжело дыша, взвинчивали обстановку уже самой своей страстной заинтересованностью — тем, что в пылу азарта забыли о себе и собственной жизни. Стояла жара, и толпа потела; пот выступал на лицах крупными каплями, и если бы Джейкобу понадобилось протиснуться к дверям, он попал бы под душ. Кто-то сзади предположил, что присяжные появятся не раньше чем через полчаса.

С заданностью стрелки компаса голова Джейкоба повернулась к скамье подсудимых, и он снова всмотрелся в большое белое лицо обвиняемой, украшенное красными бусинками глаз. Это была миссис Чойнски, урожденная Делаханти, и по воле рока случилось так, что в один прекрасный день она схватила мясницкий топор и порубила на части своего любовника — моряка. Пухлые руки, державшие орудие убийства, теперь безостановочно крутили чернильницу; временами обвиняемая с нервной улыбкой скользила взглядом по толпе.

Джейкоб нахмурился и проворно огляделся; ему попалось на глаза красивое лицо и тут же затерялось в толпе. Это лицо проникло в уголок его подсознания, когда он представлял себе миссис Чойнски за делом; но оно растворилось в неразличимой массе. Это было лицо темного ангела — с нежными сияющими глазами и белой, без румянца кожей. Дважды он обвел взглядом комнату, потом забыл о лице, принял напряженную неудобную позу и стал ждать.

Присяжные вынесли вердикт «убийство первой степени»; миссис Чойнски пропищала: «О боже!» Оглашение приговора было перенесено на следующий день. Медленно, ритмично покачиваясь, толпа повалила за порог, навстречу августовскому вечеру.

Джейкобу опять бросилось в глаза то же лицо, и он понял, почему раньше потерял его из виду. Это было лицо юной девушки, сидевшей у скамьи подсудимых, и за круглой, как луна, физиономией миссис Чойнски его не было видно. В ее ясных, блестящих глазах сейчас искрились слезы; девушку трогал за плечо, стараясь привлечь ее внимание, нетерпеливый молодой человек со сплющенным носом.

— Перестаньте. — Девушка с раздражением стряхнула его руку. — Оставьте меня в покое, понятно? Отвяжись, чтоб тебя!

Молодой человек с глубоким вздохом отступил. Девушка обняла застывшую в неподвижности миссис Чойнски, и какой-то задержавшийся зритель шепнул Джейкобу, что они сестры. Затем миссис Чойнски увели со сцены (как это ни нелепо, вид у нее был такой, будто она отправляется на какую-то важную встречу), девушка села за стол и стала пудрить себе лицо. Джейкоб ждал; ждал и молодой человек со сплющенным носом. Тут к Джейкобу подскочил полицейский сержант, и Джейкоб дал ему пять долларов.

— Чтоб тебя! — крикнула девушка, обращаясь к молодому человеку. — Когда же ты от меня отвяжешься? — Она встала. Ее раздражение распространялось непонятными вибрациями по всему залу. — Каждый день одно и то же!

Джейкоб переместился ближе. Молодой человек быстро заговорил:

— Мисс Делаханти, мы были более чем щедры по отношению к вам и вашей сестре, и я прошу только, чтобы и вы, со своей стороны, выполнили ваши обязательства по контракту. Наш номер идет в печать…

Мисс Делаханти в отчаянии повернулась к Джейкобу:

— Можете себе представить? Подавай ему фотку с моей сестрой в детстве, а там она вместе с моей матерью.

— Вашу матушку мы вырежем.

— Все равно фотография нужна мне самой. Это единственная, что осталась от матери.