Если копнуть поглубже - Тимоти Финдли

Элспет Бентон было под сорок. Почти ровесница Джейн, она иногда тоже посещала занятия Джей Ти Уатерби. Элли считалась фотографом-портретистом, но любила делать «портреты» помещений и садов без людей. Правда, люди при этом словно бы присутствовали. Джейн ей как-то сказала: «Ты снимаешь призраков».

И угодила в точку: знаменитейший снимок Элли, завоевавший национальные и международные премии, запечатлел завиток дыма, оставшийся после того, как, по ее просьбе, Орсон Уэллес поднялся со стула и отошел в сторону. Орсон Уэллес, кроме всего прочего, был известен тем, что курил сигары. И Элли подумывала, не уговорить ли его отказаться от курения на время сеанса, как поступил Юсуф Карш, когда работал над портретом Уинстона Черчилля. Но ей не нравилось слово «подражатель», и поэтому она попросила свою модель как следует, по-уэллесовски, затянуться, выдохнуть и уйти из кадра. Подпись под фотографией была проста: «Орсон Уэллес, 1982».

Открыв дверь и пропуская Джейн в дом, Элли немного иронично заметила:

— А я уж опасалась, что ты струсишь и не объявишься.

В студии на столе лежал большой коричневый пакет с напечатанными фотографиями, на котором было написано «Джейн».

— Ну вот… — Элли улыбнулась. — Полагаю, мне не следует спрашивать, как у тебя там все было…

Джейн пожала плечами.

— Ора Ли, так не годится. Пожать плечами — ничего не сказать. В чем, собственно, и цель. Хочешь бокальчик красненького?

— Конечно.

Джейн отставила сумку и села. Пакет, заполненный Милошем, был помещен — возможно, специально — на середину стола. Стол был круглый, обтянутый зеленым сукном, словно женщины собрались играть в карты.

Элли вернулась с вином, налитым в гигантские шарообразные фужеры на толстых ножках. Поставив фужеры, она шлепнула рядом пепельницу.

— Ну что ж, скажу откровенно, недурно. Господи, да он просто потрясающий! — Она плотоядно ухмыльнулась и выпила.

Джейн проделала то же самое, но без ухмылки.

Элли наклонилась к ней через стол:

— Как его зовут?

— Милош. Он не модель.

— Друг?

— Знакомый.

— Понятно. Я бы не прочь его пофотографировать. Только в одежде.

Джейн рассмеялась.

Потом посерьезнела:

— В самом деле?

— Да.

— Знаешь, лицо у него не бог весть что. В одежде он… — Джейн запнулась, подыскивая слово, — не очень выразителен.

— Нет. В нем кое-что есть.

Джейн отвела глаза.

Элли взяла конверт, открыла и высыпала снимки на зеленое сукно. Разместила их так, чтобы каждый смотрел на Джейн. При этом Элли касалась фотографий только ногтями, словно боялась оставить отпечатки пальцев.

— Ора Ли, дорогая, я вижу здесь не изучение натуры. Это — любовные послания.

Джейн по-прежнему смотрела в сторону.

— Они хороши?

— Да.

— И означает ли это, что передо мной открывается совершенно новая карьера: фотографирование голых мужиков? О, пардон, мужских ню?

— Нет. Но, возможно, перед тобой открывается совершенно новый способ видения.

— Неужели?

— Точно.

Джейн откинулась на спинку стула.

— Могу я тебе кое-что сказать? — спросила Элли.

— Разумеется.

— Все то время, пока ты думала, будто снимаешь его задницу, его плечи, его член, ты снимала его. На этих снимках не просто раздетый парень. Здесь личность. Цельная, но не связанная со всеми нами. Неземная. Может быть, даже ангел.

— Как ни странно, я все время мысленно называла его «мужчина-ангел». Только ангелы не раздеваются перед дамами.

— А этот разделся.

Джейн промолчала. И выпила.

— Почему ты на них не смотришь? — поинтересовалась Элли.

— Я их боюсь, — призналась Джейн. — Наверное.

— Взгляни вот на этот. — Элли протянула ей один из снимков. Но Джейн только покосилась на фотографию. — Бери, бери. — Элли помахала снимком в воздухе. — Держи и рассматривай.

Джейн поставила шарообразный фужер на стол и взяла у Элли снимок.

— Что это, по-твоему?

Джейн не ответила.

— Это Ора Ли, дорогуша. Это ты: ты, какой сама себя никогда не видишь.

Одно лицо, глаза смотрят вверх, губы чуть-чуть раздвинуты в улыбке.

Она была красива.

В самом деле. Но не только. Она выглядела потерянной.

Элли взяла ее за руку:

— Никто из нас не способен видеть себя. Мы можем видеть только друг друга.

Джейн прикусила губу, отложила снимок и посмотрела на Элли со слезами на глазах.

— Он даже не фотограф. Просто щелкнул, и все.

— В нужный момент. Он тебя поймал. В этом суть фотографирования. Ловить людей, когда они того не сознают. Даже стул, стол и лампа понимают, если кто-нибудь садится, дует пиво или щелкает выключателем. Но секрет видения — настоящего видения — это когда стул только что освободили, стакан опустошили, грязные приборы положили на тарелку и свет выключили…

— Как в тот раз, с Орсоном Уэллесом?

— Да, как в тот раз, с Орсоном Уэллесом. — Элли взяла фотографию Джейн. — Я колебалась, отдавать тебе ее или нет. Решила: неподходящий момент. Может быть, потом, когда ты станешь достаточно старой.

— Достаточно старой? — изумилась Джейн.

Элли улыбнулась:

— Я не собираюсь ничего объяснять. Никогда не извиняться и ничего не объяснять. Кредо каждого художника. Ты только вдумайся: эта фотография разбила мне сердце и в то же время вылечила меня. Я расплакалась, когда твое лицо стало возникать в проявителе, но когда процесс завершился, мне хотелось смеяться. Это ты, Ора Ли. И пора тебе это знать.

Элли не отличалась привлекательностью. У нее был другой сорт красоты. Честность. Подавать она умела только свои фотографии, но не себя. Всегда носила волосы не той длины: или слишком длинные, или слишком короткие, одевалась не в те тона, вероятно, потому, что, как многие фотографы, видела мир черно-белым. А на ноги нацепляла то, что сама именовала обувью Греты Гарбо — грубые башмаки слишком большого размера.

Джейн подняла глаза, положила свой снимок поверх других, перетасовала с остальными, словно колоду карт, и опустила в конверт. Но все время продолжала смотреть на Элли.

— Знаешь, есть такая книжка о жестоком обращении с детьми — называется «Наш маленький секрет». Так вот, это будет нашим маленьким секретом.

— Ясно.

— Я их внимательно посмотрю, когда буду одна.