Новые рубежи человеческой природы - Абрахам Харольд Маслоу

Также желательно отличать все вышеупомянутое от пикового переживания как такового (Maslow, 1962), близкого к описываемому Д. Судзуки переживанию сатори. Так, в моменты пиковых переживаний всегда возникает бытийное познание, но оно может проявляться и независимо от них, или даже при переживаниях трагических. Затем мы должны провести грань между двумя типами пиковых переживаний, а также двумя типами бытийного познания. В первом случае осуществляется описанное Р. Бёкком (Bucke, 1923) и разными мистиками космическое сознание, в котором отражается весь космос и все представляется связанным со всем, включая и самого воспринимающего. Мои испытуемые описывали это так: "Я чувствовал свою принадлежность ко Вселенной, и я видел свое место в ней. Я ощущал свою важность, но одновременно и свою незначительность, так что, хотя это и заставляло меня быть смиренным, одновременно я чувствовал себя важным и нужным". "Я определенно был очень важной частью мира, я был, так сказать, в семье и при этом находился не снаружи, заглядывая вовнутрь, не отдельно от всего мира, не на скале, глядя через пропасть на другую скалу, но в самом сердце вещей, в семье, в огромной семье, к которой я принадлежал, вместо того, чтобы быть сиротой или приемышем или чужаком, который через окно заглядывает в дом с улицы. " Это лишь один из типов пикового переживания, один из типов бытийного познания. Его следует отличать от другого типа, при котором возникает очарованность и сознание предельно сужается до одного перцепта — например, лица или картины, ребенка или дерева — и при котором полностью забывается весь остальной мир, как забывается и свое Я. Поглощенность и очарованность перцептом здесь настолько сильны, весь остальной мир забывается настолько полно, что начинает ощущаться трансценденция или, по крайней мере, пропадает самосознание, исчезает самость, исчезает мир, и перцепт заполняет собой весь космос. Этот перцепт воспринимается так, как если бы он являлся целым миром. В этот момент он единственное, что вообще существует. Таким образом, все законы, действующие при восприятии целого мира, теперь распространяются на восприятие этого отдельного перцепта, которым мы очарованы и который стал для нас всем миром. Это и есть два различных типа пиковых переживаний и два различных типа бытийного познания. Д. Судзуки же говорит одновременно об обоих, не проводя различия между ними. В некоторых местах он говорит о том, как можно увидеть весь мир в маленьком полевом цветке. В других — рассматривает сатори с точки зрения религии и мистики как момент идентификации с Богом, или с небом, или со всей Вселенной.

Эта сконцентрированная и изолированная зачарованность во многом подобна японскому понятию муга. Это состояние, в котором вы делаете что-то от всей души, не думая ни о чем другом, без всяких сомнений, без какой-либо критичности или сдержанности. Это чистое, идеальное и абсолютное спонтанное действие без каких-либо внутренних ограничений. Оно возможно только тогда, когда самость трансцендирована или забыта.

О состоянии муга часто говорят так, как если бы оно было тем же самым, что и состояние сатори. В значительной части литературы по дзен-буддизму муга рассматривается как полная поглощенность тем, что человек делает в данный момент — например рубкой дров, которой он отдает всю душу и силу. Однако последователи дзен-буддизма также говорят о муга как о мистическом единении с космосом. Между тем, эти два аспекта во многом различны.

Мы также должны критически относиться к нападкам дзен-буддизма на абстрактное мышление, исходящим из того, что будто только конкретная сущность имеет какую-либо ценность, а абстракция представляет лишь опасность. С этим, конечно же, мы не можем согласиться. Это было бы добровольной саморедукцией к конкретному, способной привести к неблагоприятным последствиям, столь точно описанным К. Гольдштейном.

Из вышесказанного становится ясно, что мы, психологи, не можем считать конкретное восприятие единственной истиной или единственным благом, а абстракцию — исключительно опасностью. Мы должны помнить определение самоактуализирующейся личности как обладающей способностью и к конкретному и к абстрактному восприятию в зависимости от ситуации; мы также не должны забывать, что такой человек способен получать удовольствие и от того и от другого. В книге Д. Судзуки на с. 100 приведен прекрасный пример, обосновывающий этот взгляд. Маленький цветок видится в своей сущности и одновременно воспринимается как единый с Богом, полный божественного великолепия, стоящий в лучах света вечности. Здесь цветок видится не просто исключительно конкретной сущностью, но воспринимается либо как совпадающий со всем миром, исключающий все остальные вещи, либо воспринимается в рамках бытийного познания как символизирующий весь мир, то есть как "бытийный цветок", а не "дефицитарный цветок". Когда цветок воспринимается как бытийный, все сказанное о вечности и таинстве бытия, божественном великолепии и т. д. остается справедливым, и все видится в бытийном мире — то есть, видя цветок, мы через него как бы охватываем одним взглядом весь бытийный мир.

Д. Судзуки критикует Теннисона за то, что герой его стихотворения сорвал цветок, а затем предался над ним рефлексии и абстракции, возможно, даже и препарировал его. Д. Судзуки представляет это нехорошим поступком. Он противопоставляет ему то, как поступил в сходной ситуации японский поэт: не сорвал цветок, не искалечил его. Он оставил цветок расти на том же месте. Цитируя Д. Судзуки: "Он не отделяет цветок от единства его окружения, он созерцает его в его состоянии соно-мама не только сам по себе, но и во всей ситуации, в которой тот находится — ситуации в самом широком и глубоком смысле этого слова" (с. 102).

Далее Д. Судзуки цитирует Томаса Трагерна (с. 104). Первая цитата очень удачно иллюстрирует единое сознание как слияние бытийного и дефицитарного миров, такова и вторая цитата на той же странице. Сложности возникают, когда Д. Судзуки обсуждает состояние невинности так, как будто единое сознание, слияние преходящего и вечного в чем-то подобно состоянию ребенка, который, согласно словам Т. Трагерна (с. 105), обладает первобытной невинностью. Д. Судзуки говорит, что необходимо вернуться в Эдем, вновь обрести рай, где древо познания еще не начало плодоносить. Вкусив запретный плод познания, мы тем самым обрели нашу неизменную привычку интеллектуализации. Но, если быть последовательным, мы никогда не забудем нашу изначальную обитель невинности". Д. Судзуки связывает эту библейскую невинность, это христианское понимание невинности, с "бытием соно-мама", то есть с видением сущности. Это, по моему мнению, весьма грубая ошибка. Христианский страх знания, отраженный в притче о Эдеме, в которой именно знание приводит к грехопадению Адама и Евы, навсегда сохранился в христианстве в виде некоторого антиинтеллектуализма, боязни знающего, ученого и т. п., наряду с уверенностью в том, что вера, набожность или простота в духе невинности Св. Франциска Ассизского в определенном смысле лучше, чем интеллектуальное знание. И в некоторых областях христианской традиции существует даже убежденность, что эти два типа познания взаимоисключающие: если вы знаете слишком много, то не можете обладать простой, невинной верой, а поскольку вера, конечно же, лучше, чем знание, не стоит слишком усердно учиться или заниматься, или быть ученым, или кем-то еще в этом роде. Также абсолютно достоверно, что все известные мне "примитивные" секты однозначно антиинтеллектуальны и не доверяют учению и знанию, поскольку это исключительно "свойство Господне, а не человеческое"[22].