Странствие Кукши за тридевять морей - Юрий Вронский

Кукша слезает с коня, а послушник поднимает с земли и взваливает на плечо мешок из рогожи, которого Кукша прежде не заметил. Перехватив Кукшин взгляд, Фармуфий поясняет:

– Братия послала соли купить на Торгу, у хазар.

Так они идут через леса и овраги, ведя Вороного в поводу. Фармуфий засыпает Кукшу вопросами, однако про Андрея Блаженного не спрашивает, не хочет, верно, чтобы Кукша повторялся, когда будет рассказывать про него чернецам[122], известно ведь, что слишком скоро повторенный рассказ никогда не бывает столь же хорош, как первоначальный.

Словоохотливый послушник сам сообщает, что старший из братии, именем Стефан, давно уже пришел сюда из Корсуня, наслушавшись рассказов об Андрее Первозванном, поставившем святой крест на горах над Днепром и предсказавшем небывало яркий расцвет здесь христианской веры.

Очень хотелось брату Стефану отыскать Андреев крест и поклониться тому кресту: ведь Андрей Первозванный – первый Христов апостол! Шел черноризец Стефан, как и апостол Андрей, правым берегом, пока Господь не привел его к Андрееву кресту. Поклонился Стефан великой святыне, но уходить из Киева не захотел, нашел себе подходящую пещеру и поселился в ней.

Брат Стефан – ученый человек, знает, помимо Святого Писания, языки – греческий, еврейский и словеньский, а сам родом из таврических русов. Его единоплеменники – весьма кровожадный народ, и Стефан каждый день особо молится, чтобы Господь просветил их.

Велик и непостижим Небесный Промысл! Именно Стефану, выходцу из этого нечестивого племени, указал Господь подвижнический путь! В Таврии еще до рождения Стефана подвизался благочестивый муж святитель Иоанн Готский. Он-то и переложил на язык русов «Отче наш» и некоторые церковные службы. Господу было угодно, чтобы переложения эти попали в руки юному русу, будущему брату Стефану.

В Киеве к Стефану в разное время присоединились еще трое, все трое из племен языка словеньского: полянин, дулеб и древлянин[123]. Стефан их просветил, крестил и постриг в монахи. Выдолбили они себе в пещере кельи и устроили подземную церковь во имя Андрея Первозванного. Ныне Стефан здесь игуменом[124]. Сам же Фармуфий пока еще белец[125], проходит послушание, готовится к постригу.

Наконец они поднимаются по склону оврага, в котором Кукша с Вадой прятались от дождя, и оказываются на поляне, уже знакомой Кукше. Братья заняты делом, особенно важным по случаю засухи, – носят воду из-под горы, с родника, и поливают огород, у каждого два ведра на коромысле, а здоровенный Феофан, самый сильный из троих, несет еще третье ведро в левой руке.

– Оставьте ведра, – возбужденно кричит Фармуфий, – и идите все сюда!

Удивленные монахи послушно ставят ведра на землю и идут к Фармуфию, приведшему какого-то незнакомого юношу с вороным конем в поводу.

– Сей муж, – торжественно возглашает Фармуфий, указывая на Кукшу, – только что приплыл из Константинова города, он знает Андрея Блаженного!

Игумен Стефан, не говоря лишнего, садится на пенек, Кукшу сажают напротив него. Игумен слушает гостя, глядя куда-то вниз, на Кукшины ромейскис сапоги, короткие, едва достигающие голени, схваченные ремешком над лодыжками. Впрочем, Кукша скоро убеждается, что сапоги не занимают игумена, его взгляд слишком сосредоточен и неподвижен, чернец глядит сквозь все, что перед ним, может быть, даже сквозь землю.

Вокруг него стоят другие монахи и послушник Фармуфий. Иногда игумен задает вопросы, из коих явствует, что слушает он внимательно, не пропуская ни единого слова, что ему необходимо знать все в подробностях, но только то, что было на самом деле.

– Так тебе помечталось, – настойчиво допрашивает он, – или ты въяве видел язвы на руках и ногах Андрея?

– Думаю, что помечталось, отче, – отвечает Кукша, – из-за того, что видел перед тем сон…

– Продолжай, – велит игумен Стефан.

Кукша продолжает, пока игумен не перебивает его новым вопросом:

– Ты это верно запомнил, что Блаженный приподнялся, чтобы помочь тебе вытащить из-под него плащ?

– Так же верно, – отвечает Кукша, – как то, что у меня два имени.

– Значит, он не спал, – задумчиво говорит игумен. – А ты не слыхал, не сказал ли он чего-нибудь?

– Чего не слыхал, того не слыхал, – сокрушенно отвечает Кукша.

– Должен был сказать, – тихо, почти про себя, молвит игумен.

Рассказывая, Кукша замечает, что у Фармуфия в руках две легкие доски, с одного края скрепленные ремешком, раскрытые наподобие книги. Ему не нужно гадать, что это такое – еще живя в доме доброго Епифания, он учился писать на воске, разлитом по едва заметному углублению, обрамленному своего рода полями, как у иконы. В Царьграде все так учатся письму, это удобно – заровнял лопаточкой написанное, и опять перед тобой чисто, можешь писать снова. Фармуфий не праздно держит перед собой восковую доску, а быстро-быстро пишет на ней – записывает то, что Кукша рассказывает об Андрее. Другие держат точно такие же доски наготове, чтобы отдать Фармуфию, когда понадобятся.

– На сегодня довольно беседы, – говорит наконец игумен и встает, – тебе надо поспеть домой засветло, негоже в темноте с конем по оврагам шататься.

С этого дня Кукша становится другом черноризцев из маленькой пещерной обители.

Боясь опоздать к обедне, Кукша приходит загодя. Он семь дней строго постился, ел только растительное и то всего лишь раз в день – перед причастием необходимо очиститься и душой, и телом. Уже рассвело, и солнце золотит вершины сосен. После поста Кукша чувствует себя таким легким, что ему впору оттолкнуться от земли и полететь, словно он ангел, однако в голову ему лезут всякие пустяки и он старательно настраивает себя на благоговейный лад, ведь он пришел к обедне! Но вот из-за огромной сосны появляется могучий Феофан и ведет Кукшу куда-то вниз.

Вход в пещеру скрыт от посторонних глаз – он в узком и крутом ответвлении оврага, заросшем лещинником. Над входом нависают корни дуба, а ниже чуть слышно журчит ручей, невидимый среди зарослей. К нему от пещеры ведет выложенная камнями тропинка.