Советская военная разведка в Китае и хроника «китайской смуты» (1922-1929) - Михаил Алексеев

Находившийся в те дни в Шанхае военный атташе Р В. Лонгва в телеграмме, отправленной в Центр 16 апреля 1927 г., предложил временно оставить Салныня резидентом в Шанхае, а ему в помощь из Ханькоу вызвать Борового. В Тяньцзинь Лонгва предлагал послать Петерсона из Ханькоу. Салныню ехать туда не следовало, так как его там знали. Аппену и Чусову следовало уехать, хотя бы на время, считал Лонгва.

Работу Аппена в связи с разрывом коммунистов с гоминьдановцами, отъездом руководителей в Ханькоу и прекращением работы Военного отдела Лонгва вынужден был признать временно парализованной. Работу на Пекин предлагалось поручить Петерсону из Тяньцзиня.

Фамилия Петерсона, вновь назначенного резидентом в Тяньцзине, неоднократно упоминалась в перехваченной китайцами переписке с центральным пекинским резидентом Огинским, однако это никоим образом не повлияло на решение Центра.

В связи с имевшимися сведениями о возможном захвате КВЖД Чжан Цзолинем и закрытием наших консульств в Китае, а также приходом к власти в Японии «правого» кабинета Я. К. Берзин доложил 20 апреля заместителю председателя РВС СССР И. С. Уншлихту план реорганизации агентурной сети в Китае.

В Северном Китае все резидентуры подлежали переводу на нелегальное положение. Центральной нелегальной резидентурой становилась харбинская резидентура с подчинением ей подрезидентур в Мукдена, Тяньцзине, Пекине, Хайларе и Дайрене. Харбинская нелегальная резидентура должна была установить связь с владивостокским разведпунктом и резервную нелегальную связь с Читой. Так как работники с советскими паспортами не могли оставаться в пределах Северной Маньчжурии, было принято решение в качестве сотрудников нелегальной резидентуры использовать тех, которые могут жить по иностранным паспортам.

Для освещения приграничной полосы создавались агентурные пункты в районе ст. Пограничная (со связью на Владивосток) и ст. Маньчжурия (со связью на Читу). Владивостокский разведывательный пункт делался центральным пунктом связи как с Севером, так и с Югом Китая.

Переводу на нелегальное положение подлежала и шанхайская резидентура, находившаяся в районе влияния Чан Кайши.

Ханькоуская резидентура, находившаяся под прикрытием генерального консульства при уханьском правительстве, становилась центральной и должна была объединить работу нелегальных резидентур Шанхая, Кантона, Чанша и других, которые предполагалось создать. Связь нелегальные резидентуры должны были устанавливать по радио с Москвой, а почтовую – с Владивостоком.

Таким образом, легальная резидентура должна была послужить объединяющим звеном для нелегальных резидентур, которые только предполагалось еще создать. Руководящих работников предполагалось искать среди уже имевшихся на месте. А выбор был весьма и весьма ограничен.

Объединить всю разведку по Югу Китая был уполномочен решением Центра в апреле 1927 г. Николай Александрович Семенов («Алексеев»), направленный в июне 1926 г. начальником разведывательного отдела штаба южнокитайской группы военных советников. Объединять, по сути, было нечего, так как нелегальные резидентуры в Кантоне и Чанше существовали только на бумаге, а деятельность резидентуры под прикрытием генконсульства в Шанхае в течение продолжительного времени вызывала серьезные и обоснованные нарекания Центра. Сам же шанхайский резидент был провален.

Как бы то ни было, внутриполитическая обстановка в Китае подтолкнула IV управление к переводу резидентур на нелегальное положение, еще до майского постановления Политбюро ЦК ВКП(б).

Первую телеграмму в качестве резидента Салнынь направил Берзину в Москву 21 апреля 1927 г., в которой докладывал, что аппарат временно бездействует, причина – реорганизация передачи сведений (шифросвязь Шанхай – Ханькоу работала с перебоями и опозданием на несколько дней). И еще Салнынь просил срочно выслать средства.

Между тем Салнынь докладывал, что 18 апреля на банкете в Нанкине выступал Чан Кайши и другие. В речах содержалось обвинение Бородина в захвате власти в Ханькоу и констатировался раскол в Гоминьдане. Звучали призывы к борьбе не против СССР, а против Бородина, «его клики», и удалению коммунистов из Гоминьдана. Выдвигались предложения о союзе с Сунь Чуаньфаном против коммунистов и северян.

Положение в Шанхае Салнынь характеризовал как общее преследование партийных и профсоюзных организаций: проводились поиск коммунистов на заводах и их регистрация; были создан «желтый» генеральный профсоюз и запрещены забастовки. Японцы усиленно посещали штаб Бай Чунси.

Учитывая определенные позиции Военного отдела ЦК КПК в рядах Национально-революционной армии, естественной казалась передача наиболее ценных связей в войсках шанхайской резидентуре. Однако этого сделано не было. Не сделал этого Г. Н. Войтинский, видный сотрудник Коминтерна, председатель Дальневосточного бюро ИККИ в Шанхае (1926). Именно он воспрепятствовал передаче связей военной разведке, о чем Салнынь и докладывал в Центр.

Салнынь сообщил также, что Лонгва, Хмелев и Чусов 17 апреля уехали во Владивосток и что остатки аппарата Аппена расформированы Войтинским и люди уехали в Ханькоу. Единственной причиной тому было нежелание Войтинского доверить Салныню связь с военными. Более того, Войтинский избегал встреч с Салнынем и 19 апреля уехал в Ханькоу вместе с китайским переводчиком.

Свое положение в Шанхае новоиспеченный резидент считал недостаточно надежным. И вполне обоснованно утверждал, что «без людей» он один не сможет сохранить и реорганизовать аппарат в Тяньцзине и Шанхае.

Говоря о китайском переводчике, Салнынь имел в виду И. М. Ошанина187, проработавшего почти год переводчиком Военного отдела ЦК КПК, а с 1927 г. занимавшего должность драгомана в генконсульстве Шанхая.

Словом, в этот шанхайский период Салнынь чувствовал себя физически и морально опустошенным: принимал «всяческие порошки» и ощущал себя «не нужным никому человеком в Шанхае». Следовало срочно искать ему замену.

Для этого в Шанхай был направлен П. Ю. Боровой, который оформился сотрудником местного генконсульства. В связи с этим Салнынь докладывал Берзину 1 мая 1927 г., что передает дела шанхайского аппарата Боровому. Обстановку, по мнению Салныня, Боровой знал лучше его, связи имел большие, с работой должен был справиться. Средств Боровому Салнынь оставлял минимум на два месяца. Свое же присутствие в Шанхае он считал лишней тратой средств и попросил разрешения выехать во Владивосток, а потом в Москву.

На телеграмме Салныня была поставлена резолюция: «Гришку нужно освободить. По всем отзывам, он совершенно болен. До приезда Марка поработает Бор[овой] один».

В качестве «пожарника» в этот период выступил напарник Салныня по «активке» – Винаров («Ванко»). 13 мая он направил из Харбина в Москву телеграмму на имя Берзина, в которой сообщил: «Сухоруков в панике бежал из Мукдена, бросил налаживаемую в течение года работу… На днях выезжаю в Мукден по этому делу..» Насколько соответствовало истине, что Сухоруков, вынужденный срочно покинуть город в результате провала в резидентуре, бросил налаживаемую работу – судить трудно. Также неизвестен и результат посещения Мукдена Винаровым, который собирался еше посетить Дайрен для ликвадиции конфликта и по возможности проехать в Шанхай «для установления связи и тайнописи». Известно только одно – до Шанхая Винаров так и не добрался. Да в этом и не было уже никакой необходимости.